А она, с улыбкой любви на устах, с белым цветком в кружевном уборе, стоит перед ним, пораженная:
— Почему ты молчишь, любимый? Скорей поцелуй меня! Отец уже, наверное, снарядил погоню…
Только что он безмерно страдал, но, услышав новую ложь, увидев новое лицемерие, укрепился духом. И страсть его в одно мгновение обернулась равнодушием. Властным жестом прервал Мигель речь девушки и холодно вымолвил:
— Не опасайтесь погони, ваша милость, ибо вы отлично знаете, что это выдумка. Вы вернетесь домой одна в моей карете. Мои люди проводят вас.
С этими словами он выбежал во двор, вскочил в седло и, не проронив ни слова, поскакал в Севилью.
А далеко позади него, покачиваясь, катила карета. Лицо Изабеллы белее воска и недвижно, как месяц, небесный провожатый.

Донья Клара стоит на коленях перед распятием, и дух ее парит меж берегов рассудка и безумия; мысль ее ходит не обычными путями, не в согласии с мыслью других людей — донья Клара бьется перед крестом в страшном плаче.
— Снизойди ко мне, о боже! Молю о правосудии против грешника! Освободи мое дитя от насильника!
Дон Флавио ходит большими шагами, звеня шпагой, но под маской гнева таится улыбка.
— Гром и молнии на голову негодяя! Похитить мою дочь! Какая наглость! Я проткну его насквозь!..
Донья Клара бьется лбом о дерево молитвенной скамеечки, сжимает руки и вдруг вскакивает с криком:
— Что вы ходите вокруг меня, сударь?! Почему вы не мчитесь вдогонку за дочерью, честь которой под угрозой?
— Но куда? Куда скакать?
— Ступайте! Летите! Действуйте, если вы дворянин!
Дверь распахнулась — и вошла Изабелла в белом атласном платье.
Дон Флавио так поражен, что утратил дар речи.
Донья Клара, ликуя, бросается обнимать дочь.
— Ты бежала от подлеца! О, благословен будь, господь, ты, что видишь все бездны до дна и бодрствуешь вечно! С тобой ничего не случилось? Он тебя не обидел?
Изабелла молчит.
— Что случилось, родная? — настойчиво спрашивают родители.
Изабелла мстительно сжимает губы, и слова ее звучат зло, непримиримо и беспощадно.
— Он похитил меня, обесчестил и бросил! — лжет Изабелла.
Отчаянное рыдание доньи Клары заглушает гневный возглас дона Флавио:
— Я убью его!

Падре Грегорио сидит против Мигеля, пристально вглядываясь в его лицо.
Какой ужас носит в себе этот избалованный вельможа, чья судьба отмечена наследием корсиканской необузданности!
Его губы сжаты от боли, глаза провалились, блеск их померк, и в них — чернота, в которой проносится голодный ветер; пальцы впились в подлокотники кресла.
— Я думал, что нашел в Изабелле свое счастье. Свое назначение. Я летел к воображаемому совершенству и разбил себе лоб о притворство и ложь.
— Ведь это только гордость твоя была ранена, Мигель, — говорит старик, поглаживая руку юноши. — А Изабелла, видно, любила тебя. И любит. Но, конечно, по-своему. Помни, сынок, все мы ведь разные…
— Не могу я любить того, кто не такой, как я! — яростно вскричал Мигель. — Если я хожу по земле, то женщина, которую я люблю, должна ходить со мною. Хожу ли я в облаках — и там должна она быть со мной! И если я ставлю за нее всю мою жизнь — она должна отвечать мне не меньшим закладом. Не хочу спать ни с кем — только с той, кто любит. Но любовь должна залить, затопить нас обоих, обоих пронзить морозом до мозга костей! И если у меня сто бед — у возлюбленной моей не может быть только девяносто девять, и если сто радостей у меня — пусть будет столько же и у нее! И если я ослепну…
— Значит, и ей ослепнуть? — ужасается Грегорио.
— Да, да, и если я умираю — должна умирать и она!
Ужас объял старика. Какой чудовищный эгоизм! Но любовь Грегорио сильнее ужаса и отвращения. Быть может, не поздно еще измениться Мигелю…
— Опомнись, сынок! То, что ты говоришь, жестоко, бесчеловечно…
— Все или ничего! — скрипнул зубами Мигель. — И если я отдаю все, пускай и другой все отдаст. А ложь я не прощу никогда никому!
— Боюсь, сынок, ты хочешь большего, чем может и имеет право хотеть человек. Мне страшно за тебя, Мигелито…
— Дон Флавио граф Сандрис, — доложил слуга, и вот уже Флавио входит, с лицом, искаженным гневом.
Грегорио, поклонившись, уходит в соседнюю комнату.
— Дон Мигель, вы похитили мою дочь?
— Да, — отвечает Мигель, — но…
— Молчите! Вы ее обесчестили, и ваш долг жениться на ней.
— Никогда!
— Защищайтесь! — И дон Флавио обнажил шпагу. — Вы заплатите кровью!
Шпаги сверкнули.
Сталь звенит, сыплются искры, удар на удар, молния на молнию — и дон Флавио падает, как подкошенный, прижав к сердцу левую руку, и струйка крови просачивается из-под пальцев.
Дон Флавио всхлипнул, и сердце его остановилось.
Широко раскрыв глаза, стоит Мигель над убитым.
Входит Грегорио, ищет пульс Флавио, подносит зеркало к его губам. Оно остается незамутненным. Грегорио встал на колени, помолился над мертвым и, поднявшись, в отчаянии воздел к небу руки:
— Что ты сделал, Мигелито! Убил человека — и сам себя погубил…
Монах зажег свечи в головах убитого.
А перед взором Мигеля дымный мрак, и сквозь него чуть просвечивает лицо Изабеллы. Словно в преломлении лучей, видит он это лицо, искаженное до неузнаваемости.
— Ты попал в беду, Мигелито, — говорит Грегорио, и голос его тяжелеет от жалости. — Сам знаешь, что это означает: тебя будут судить. Надо бежать.
— И убегу! — резко отвечает Мигель. — Никому не позволю меня судить! Не позволю, чтоб меня исповедовали и наказывали.
— Быть может, помогут твой отец и его преосвященство… Их влияние…
— Не стану я просить защиты! Не желаю ничьей помощи. Я покину Севилью, но ни перед кем не склонюсь. Отцу же, падре, сами отвезите весть, прошу вас…
— Мой мальчик… — начал было Грегорио, но слезы не дают ему продолжать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130