На реке загудел пароход. Прохоров покосился, прочел название: «Козьма Минин» и опять стал глядеть в переносицу Анны.
– Приоделась я, пошла уже было к двери, как сердце – ек! Выглянула в окно – Женя! Сколько я его заманивала, все не шел, все не шел, а теперь идет. Руки болтаются, вперед падает, словно его в спину толкают…
Она посмотрела на потолок.
– Андрей Лузгин говорит, что Женя на царя Петра из кино походил. Это правда… Он был тоненький, высокий, худой, но сильный.

За семьдесят два дня до происшествия

…тоненький, высокий, худой, но сильный, задрав голову, бежал Женька Столетов по дороге, превратившейся в месиво всего за одни сутки. Еще Восьмого марта, на женский праздник, лютовала над Сосновкой зимняя метель, ударяла в почерневшие от печной копоти крыши, сгибала в злые дуги голые осокори, бесилась в узких переулках, туго набивая их тяжелым снегом. А уже следующим вечером прилетел с верьховьев Оби влажный алтайский ветер, уронил на землю ранние капли дождя, перемешанного с разбухшими снежинками. И сразу почернела Сосновка, умер голубой зимний цвет, прорезалась через всю деревню лохматая, покрытая фиолетовыми ссадинами дорога. Запахло сырым деревом и хвоей, опилками и мокрым снегом; среди воздушных потоков случался и такой, что головокружительно пахло черемуховыми почками и жирным черноземом.
Женька сапогами раздавливал лужи, застревал в жидком снегу, спотыкался, но бежал, бежал к Анне Лукьяненок, хотя час назад и предполагать не мог, что побежит к ней…
Час назад Женька скомкал в пальцах записку от Людмилы Гасиловой, осторожно присев на кровать, расправил бумагу: «Женя, нам не надо больше встречаться. Людмила». Крепостной стеной стояли ровные каллиграфические буквы, заглавные пыжились старательными завитушками, точки были крупными.
Минут пять он сидел неподвижно, потом встал, прошелся по комнате, помедлив, снял телефонную трубку.
Людмила к телефону подошла не сразу – ее мать, Лидия Михайловна, сначала попросила подождать, пока посмотрит, дома ли дочь, потом Людмила все-таки появилась:
– Слушаю! Это ты, Женя? Ну, я слушаю тебя…
– Я получил записку, – сказал он. – Что с тобой, Людка?
Она и в трубку молчала так, как умела молчать без телефона, – легко, спокойно, просто. Потом сказала:
– Я пью чай, Женя…
Он медленно положил трубку, опять сел на кровать, положил подбородок на скрещенные руки. Хотелось долго и громко смеяться… Еще вчера он провожал Людмилу, оперевшись спиной о ворота, привычно привлек ее к себе. Она переступила с ноги на ногу, отыскав удобное положение, вся легла на Женькину грудь, поцеловавшись с ним раза три, заботливо проговорила: «На тебя не каплет? Нет, серьезно?…»
Женька торопливо поднялся, сорвав трубку, и попросил знакомую телефонистку еще раз соединить с квартирой Гасилова, сказал сердито:
– Лидия Михайловна, я снова прошу к телефону Людмилу!
– Я допила чай, – сказала Людмила. – Говори, Женя…
– Почему нам не надо встречаться, Людка? Что случилось?
Она опять долго молчала.
– Так надо, Женя! – потом сказала она. – Так надо.
И положила трубку.
Он почувствовал, что бледнеет, засосало под ложечкой: в груди что-то захлопнулось. Так прошло несколько длинных минут.
Зазвенел телефон, он поднял трубку.
– Женя, я, кажется, поступила невежливо, – спокойно сказала Людмила. – Конечно, я погорячилась, не так надо. Мы уже взрослые, нам не надо встречаться. Серьезно.
Он вдруг услышал в телефонной трубке посторонний голос, словно кто-то подсоединился к линии. Сначала Женька подумал, что плохо работал коммутатор, но тут в постороннем голосе мелькнула знакомая интонация Лидии Михайловны.
– Ты не обижайся на меня, Женя, жизнь сложная штука. Серьезно. Если хочешь, приходи к нам, мы поговорим подробно…
«…подробно…» – услышал он голос Лидии Михайловны.
«Он стоял несчастный, с бледностью на челе… – подумал Женька о себе. – Он стремглав бросился грудью на смятую кровать, уткнув голову в подушку, забился в облегчающих слезах…»
– Почему ты молчишь, Женя? – спросила Людмила. – Почему ты не хочешь поговорить подробно?
Он прислушивался ко второму голосу, который существовал где-то в глубине гасиловского дома, словно Лидия Михайловна говорила сквозь подушку: он представил ее блестящий халат, восковую прическу, всегда блестящие, возбужденные глаза.
– Я знаю, почему ты не хочешь поговорить подробно, – сказала Людмила. – Я знаю… Нет, серьезно!
Посторонний голос усилился, зазвучал громко, торопливо, точно Лидия Михайловна бросила подушку. Она проговорила что-то сердитое, быстрое. После этого в трубке сделалось тихо, только слышалось, как дышит Людмила.
– Я знаю, что ты ходишь к Анне Лукьяненок! – сказала она. – Ты ходишь к этой развратной, мерзкой бабе! Вся деревня говорит об этом. Серьезно!
«Развратная, мерзкая баба!» – вот что значили быстрые слова Лидии Михайловны.
– Людка! – ошеломленно закричал он. – Людка!
Но телефон был уже глух, как зимняя ночь, и ему показалось, что это Лидия Михайловна прижала рычаг пальцем с золотым кольцом…
«Они сошли с ума! – подумал он. – Они сошли с ума!»
«Они сошли с ума!» – в третий раз подумал Женька, а потом поймал себя на том, что уже, оказывается, производит действия, – выходит из комнаты, останавливается в прихожей, ищет на вешалке шапку, натягивает на плечи пальто…
Женька шагнул с крыльца в ростепель и туманную сырость, зубы загудели от холода и талого воздуха. Куда он шел? Зачем? Просто хотелось движений, действий, работы напряженного тела: он чувствовал, что взорвется, разлетится вдребезги, если будет стоять на месте, если не помчится по дороге…
Он споткнулся о гасиловский дом, в двух антеннах которого свистел весенний ветер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155