Я нервно сглотнул.
– Это вино такое, – пояснила она, и я заметил, как лицо ее покраснело, а глаза заблестели. Губы приоткрылись, и она слегка закусила кончик языка.
Я увидел, как ее рука потянулась к лампе и, нащупав выключатель, погасила свет.
– Идите ко мне, пожалуйста, – попросила она, и я устремился на этот зов со всем стремлением магнитной стрелки к Северному полюсу.
Господи! Она совершенно ничего не стеснялась, как будто мы с ней были мужем и женой целую вечность! Ее тело было приспособлено для моего, как створка одной раковины для другой. Каждый мой поцелуй был удовлетворен той частью тела, для которой я его предназначал. Каждое мое движение находило в ней отзыв, словно она была эхом моих желаний и наслаждений. Каждый градус моего тепла она удваивала своим, передавая его через сухие губы, через тонкие пальцы, через вздрагивающую грудь и вжатые друг в друга бедра…
– Ах! – шептала она, и я чувствовал, как велико ее наслаждение. – Ах!..
– Милая моя! – отвечал я, ощущая от ее «ах!» могучий прилив сил. – Господи!..
Уже совсем после, под самое утро, когда мы зажгли свет, перемешивая электричество с рассветом, я увидел ее губы. Они были столь красны, столь пунцовы, как будто их натерли лесной малиной – так мы нацеловались основательно.
– Откуда ты? – спросил я.
– Из бутылки, – ответила она, облизывая губы.
– Ты – джинн?
– Нет.
– А кто?
– Жена.
– Это хорошо, – произнес я удовлетворенно и поцеловал ее в живот, где-то в глубине сознания удивляясь, сколь знаком мне запах ее тела.
– Ты будешь стирать мне вещи?
– Буду, – вздохнула она обреченно.
– И гладить будешь?
– И гладить.
– А обед варить?
– Согласна.
– А у тебя много было мужчин?
– Ты обещал не спрашивать про прошлую жизнь.
– Обещал, – согласился я.
Мы болтали о многом незначащем, пока не пошли под окнами первые троллейбусы. Я заснул на полуслове, а когда проснулся, день был в разгаре. Она уже не спала, а звякала на кухне посудой, готовя завтрак.
Она поджарила гренки, и они были так вкусны, как были вкусны только в детстве, приготовленные матерью. Пока я ел, она порыскала в стенном шкафу и нашла какие-то мои джинсы и свитер.
Она переодевалась, я наблюдал за ней впервые при дневном свете и шалел от вида ее безупречного тела.
Она поцеловала меня и сказала, что отправляется на рынок, чтобы что-нибудь купить и приготовить обед, пока я буду на работе.
– А я сегодня свободен.
– Тем более надо приготовить обед! – подтвердила она и выскользнула за дверь.
Я принял душ и, счастливый, решил привести квартиру в порядок. Из большой лейки полил комнатные цветы, горшки с которыми мне принесла когда-то Зина, вытер пыль и, уложив в мусорный мешок бутылку из-под французского вина, вынес его во двор. А тут как раз отъезжал от подъезда мусоровоз, и я, раскачав мешок, бросил по-мальчишечьи его в мусороприемник. Звякнуло о кузов разбитое стекло, и машина натужно выкатила со двора.
Веселый и беспечный, я вернулся домой с чувством выполненного долга. Я заслуживал похвалы, а потому уселся с чашкой кофе и принялся листать утреннюю газету.
Она вернулась через полчаса и, выгрузив сумки на кухне, зашла в комнату. Поцеловала меня в шею и огляделась по сторонам. Почему-то занервничала и вышла в кухню. Зазвенела посудой, затем вновь вернулась, села на корточки и заглянула под диван.
– А где бутылка?
– Какая бутылка? – не понял я.
Она посмотрела на меня, и я увидел, сколь бледно ее лицо.
– Здесь была бутылка из-под французского вина! – произнесла она, заметно нервничая. – Куда она подевалась?!
– Что случилось? – Я уже понимал, что произошло что-то нехорошее.
– Помоги мне найти бутылку! Я хорошо помню, что она стояла в комнате. Я ее никуда не уносила!..
– Она тебе так нужна? – спросил я обреченно.
– Ты знаешь, где она?
– Да.
– Что же ты молчишь? – упрекнула она.
– Дело в том…
– Ну же!..
– Дело в том, что я выбросил ее с мусором.
Она охнула и посмотрела на меня с ужасом. Затем встрепенулась и кинулась к дверям.
– Подожди! – остановил я ее. – Не имеет смысла… Ее увез мусоровоз. К тому же… К тому же она разбилась!.. Я не думал, что это так важно…
Она села там, где стояла. Плюхнулась на пол задом и заплакала так горько, как плачут только девочки, первая любовь которых несчастна. Она подвывала, закусив губы, и то и дело выплевывала прядки попавших в рот волос.
– Что же ты наде-е-ела-ал! – тоненько пищала от горя.
– Я принесу тебе другую бутылку! – клялся я. – У Зины таких много!..
– Теперь я должна уйти-и-и!..
Я бросился к ней и, враз отупевший лишь от одного предположения, что она может оставить меня, затараторил какую-то чушь ей в самое ухо, стирая со щеки ее слезы своей щекой.
– Куда же ты пойдешь! Ты ведь принадлежишь мне! Я люблю тебя, в конце концов!
От этих слов она заскулила еще громче, я обнял ее за плечи, и, не удержав равновесия, мы повалились на пол. Я стягивал с нее джинсы, а она была безвольно-горяча, истекающая слезами, кашляющая оттого, что захлебывалась в них. Я ничем не мог ей помочь и, глядя на ее голый живот, вздрагивающий от всхлипов, желал ее страстно, но вместе с тем и слабел отчаянно, а оттого тыкался безрезультатно и тоже хотел выть.
– Не надо! – просила она. – Мне нужно уходить!
– Нет! – отказывался я, придавливая ее своей тяжестью.
– Что же ты наделал!..
– Ничего такого!..
Она перестала плакать неожиданно, как будто перекрыли кран. Всхлипнула пару раз и задышала ртом.
– Пусти, – сказала она строго.
– Нет.
– Кому говорю! – И столкнула меня с себя. Встала, натянула джинсы, глянула в зеркало, а затем на меня.
– Мы больше никогда не увидимся, – сказала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97