Но лейтенант был пожилым и опытным человеком, а в силу того разобрался правильно.
– Это была несчастная девушка, – сказал седой лейтенант мне на прощание. – Она жила не для себя, а для другого. Но ее жизнь не понадобилась никому, а потому она рассталась с нею безжалостно!
– Ее жизнь была нужна мне! – вскричал я.
– Ах, молодой человек, – покачал седой головой следователь. – Вы бы сделали ее жизнь еще несчастнее!
– Почему?
– А потому, что есть в ваших глазах, во взгляде вашем, нечто пугающее и отталкивающее! Уж не знаю, прав ли я или мистифицирую, но сдается мне, что все женщины, встретившиеся вам на пути, закончат жизнь несчастно, подобно бедной Бертран!
Тогда я не особо задумался над словами пожилого следователя, вовлеченный в беспечную молодость. Но Господи! Его слова оказались поистине пророческими, и на протяжении жизни мне еще часто приходилось вспоминать седого лейтенанта…
– Дайте же мне перекиси! – надрывно потребовал Hiprotomus, прервав свой рассказ. – Иначе мое сердце не выдержит!
– Вот уж нет! – отказался я. – А потом вы меня обвините в том, что я вас травлю, превращая в наркомана! У меня и так, по вашей милости, кроме глаз, ничего не двигается!
В тот же самый момент мне была возвращена подвижность верхней части тела и, сев, я принялся растирать затекшие руки.
– Ну же! – требовал жук. – Я проявил акт доброй воли, теперь и вы покажите свое милосердие! Ведь несчастие мое столь велико, что временами мне требуется забываться!
– Даете ли вы слово, что избавите меня от своих нападок впредь? – спросил я, разминая плечи.
– Честное слово!
– Все равно не верю.
– На коленях молю!
– У вас нет колен.
– Это я образно!
– Как хотите, – развел я руками. – Желаете становиться наркоманом, становитесь им!
Я открыл склянку с перекисью водорода и, набрав в пипетку жидкости, капнул ею на шишку. Hiprotomus слегка шевельнулся под кожей и блаженно вздохнул.
– Кстати, – вспомнил я. – Вы говорили, что по воскресеньям, будучи Аджип Сандалом, стреляли из лука?
Но пары водорода унесли Hiprotomus'a Viktotolamus'a в чудесную страну химических грез, покачивая исстрадавшуюся душу насекомого на волнах наслаждений, а потому мой вопрос остался без ответа.
К вечеру у меня в квартире появился Бычков.
Мой товарищ представлял собою жалкое зрелище. С недельной щетиной на полном лице, с отросшими нечистыми ногтями, он был взнервлен совершенно и не мог найти себе места, то и дело переходя из кухни в комнату.
– Не нашел? – спросил я.
– Нет.
На его глаза навернулись слезы, и он стал похож на несчастного бегемота.
– И никаких следов?
– Следы были. – Он утер слезы ладонью. – Ее фоторобот как бы сработал.
– Каким образом?
– На вокзале ее, кажется, узнал один проводник.
– Куда она ехала?
– В Санкт-Петербург.
– Одна?
– Нет. С каким-то мужчиной, лет сорока пяти. Но они ни разу за всю поездку не вышли из купе, а как сходили с поезда, проводник не помнит.
– Фоторобот мужчины составили?
– Не получилось. Проводник все время твердил, что только раз видел пассажира и что помнит лишь холод, исходящий от него.
– Что значит холод?
– Ну, мол, неприятный тип, – пояснил Бычков. – Очень неприятный… Может быть, это тот самый Эдерато, о котором она говорила?
– Что дальше?
– Ну я, соответственно, вылетел в Санкт-Петербург, стал опрашивать привокзальных таксистов, и вроде даже один опознал ее, но засомневался потом.
– А куда вез?
– В том-то и дело, что не помнит.
– А одна она была или с мужчиной?
Бычков пожал плечами.
– Тоже не помнит.
– Да, – посетовал я. – Дело дрянь!
Бычков опять чуть было не заплакал, но взял себя в руки, шумно втягивая носом воздух.
– Ты-то как?
– Нормально, – махнул я рукой. – У меня ничего в жизни не меняется. Телевизором развлекаюсь да питу с курицей иногда ем на Арбате.
– Мне кажется, что еще немного, и я не выдержу! – не слушал меня товарищ. – Я все равно не смогу без нее! Если не найду – умру!
– Перестань!
– Нет, правда, смысла жить нету!
– Тогда ищи ее! – разозлился я. – А не хнычь здесь, как сопливый мальчишка!
Бычков от неожиданности икнул и посмотрел| на меня широко раскрытыми глазами.
– Ты думаешь, найду?
– Уверен! – соврал я.
– Буду прочесывать Санкт-Петербургскую область! – ободрился он. – Вершок за вершком!
– Вот-вот!..
Бычков ушел слегка порозовевшим, и я очень надеюсь, что ему повезет…
Моя дорогая!
Совершенно не стоит ревновать к Зое. Она – прошлое, давнее прошлое. Я не видел и не слышал о ней вот уже несколько лет… Я думаю только о вас, моя единственная!..
Нежно обнимаю
Ваш Евгений Молокан

ПИСЬМО ПЯТНАДЦАТОЕ

Отправлено 29-го января
по адресу: Москва, Старый Арбат, 4.
Евгению Молокану.
Как вы думаете, дорогой Евгений, сколько может исписать одна рука, причем окончательно дряхлая, за одну неделю?.. Будьте смелее!.. Триста листов?.. Четыреста?.. Ваши самые безумные предположения окажутся, впрочем, далеки от истины. Горький исписал четыре полновесных пачки мелованной бумаги, не испортив ни одной страницы. А это ни много ни мало две тысячи листов! Четыре романа в подлинной рукописи классика довелось мне созерцать на своем письменном столе. Я была счастлива!..
К великому сожалению, все четыре романа давно известны широкой общественности, но так же, как и роман «Отчаяние», переписаны от первого лица… Все время думаю, что толкает писателя писать от первого лица?.. Вероятно, гений переписывается таким образом со всем человечеством!.. А мы с вами отличаемся от гениев тем, что просто пишем друг другу!.. Ну и ладно!..
Как жаль, что рука Горького не написала нового романа!.. Но ничего не поделаешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97