Оставьте мне ее, прошу вас, умоляю!
Он бросился передо мною на колени, схватил за руку и стал отчаянно, исступленно целовать ее.
– Прошу вас!
Я оттолкнул его, трясущегося, и вскочил из кресла, отходя на безопасное расстояние к окну.
– Не сходите с ума! Я вам ее не отдам никогда! Если сможете, поймите!
Директор взял себя в руки, приговаривая: «Да-да, значит, так тому и быть», и сел за стол, заваленный бумагами.
– Вы уволены, – скучным голосом произнес он, напяливая на нос очки. – И она тоже. Ее вещи я пришлю к вам по адресу в автомобиле. У нее много вещей. Я много дарил ей… Надеюсь, вы тоже поймете меня.
– До свидания, – попрощался я и закрыл за собою дверь.
Полин стала жить со мною и Настузей, открывая для меня свои запасные входы, и, многажды проходя через них за ночь, я просыпался на следующий день далеко за полдень и проводил остаток светлого времени суток в баре «Рамазан», проедая скопленные деньги на устрицы, запасаясь морскими силами для следующей ночи и надеясь выплеснуть в нее свою накапливающуюся неудовлетворенность.
Как-то, приканчивая очередную дюжину моллюсков, я запивал обед кофе, лениво листал какую-то газету и обнаружил на второй ее странице не большую заметку, в которой говорилось, что в крохотной стране России, находящейся рядом с Арабскими Эмиратами, в возрасте пятидесяти девяти лет скончался Русский Император, место которого занял наследный принц Порфирий, справивший в недавнем времени свое восемнадцатилетие.
Тогда я понял, что у меня есть брат, который вместо меня взошел на престол. И еще я понял, что мой отец умер и я остался совершенным сиротой. Хотя нет, вру. У меня есть Настузя и спортивный лук, из которого я продолжал стрелять по воскресеньям в далекие мишени.
Я жил с Полин восемь лет. Все эти годы каждый сочельник в нашу дверь стучался директор гидроэлектростанции, и мы наливали ему чаю в большую пивную кружку.
Он выхлебывал ее часами, а мы наблюдали за ним, не испытывая неприязни, слушая пустую болтовню человека, вышедшего на пенсию.
– Обещал скоро умереть, а вот не умер, – улыбался директор. – Отчего люди редко умирают от горя? Вы не знаете?
– Они должны дохлебать отпущенные им муки до конца, – отвечал я. – Как вы свой чай.
– Вы правы.
Во времена директорских посещений Полин обычно молчала, стараясь заниматься какими-нибудь домашними делами и не смотреть в глаза нашего бывшего начальника, которые с годами стали еще более прозрачными и бесцветными.
– Как хорошо, что вы счастливы! – умилялся директор, оглядывая нашу уютную комнату с большой кроватью. – Это стоит моего несчастия.
Если бы он знал, что у нас происходит ночами, то больше бы уже никогда не умилялся в своей жизни, а приходя к нам, давился байховым чаем до кровавой блевотины…
Я избивал ее со всем изощрением, на какое способен человек. Я стегал ее плетью по нежной спине, оставляя на коже кроваво-мясные рубцы. Я бил ее по голове смоченным узлом полотенца, от ударов которого Полин приходила в неистовство и, стоя на четвереньках, абсолютно голая, с таким соблазнительным псевдовходом, темнеющим осиным гнездом между мраморных ягодиц, ошалело трясла избитой головой и пускала к полу розовые слюни… Она как-то странно, по-собачьи, взвывала от ударов ноги под печень и улыбалась в ответ своими крепкими губами, окрашенными кровавой пенкой.
Я бил ее диким образом все восемь лет нашей совместной жизни и, возвышаясь над ее искореженным телом, кричал:
– Где твой вход?! Где твой основной вход?! Я хочу войти в него, или я сойду с ума!
Тогда она собиралась с силами и, подползая к ногам, целовала мою правую ступню, с каким-то мучительным наслаждением облизывая пальцы, на которых не было ногтей…
Она повесилась за неделю до сочельника. Я обнаружил ее болтающейся в петле, когда вернулся из кафе «Рамазан», набив брюхо до отказа свежими устрицами.
Ветер из форточки качал ее заголубевшее тело с вытаращенными глазами, которыми она пучилась на меня, заставляя выблевывать моллюсковое варево прямо на нашу кровать, в которой мы тщетно все эти годы искали ВХОД.
На столе лежали две записки. В одной говорилось, что Полин просит никого не винить в ее смерти, а во второй она открывалась мне в своей любви и в невозможности далее мучить меня своей непробиваемой стеной.
На этот раз меня долго не таскали. Следователь оказался молодым парнем, только что с университетской скамьи, а потому ограничился дознанием, где интересовался всего двумя вопросами. Почему на теле женщины свежие следы побоев, и что является истинной причиной самоубийства?
Я рассказал ему, что Полин страдала сексуальной неудовлетворенностью в силу своего аномального физического обустройства и, дабы компенсировать недостаточность наслаждений, прибегала к садомазохистским экзекуциям.
– Вы помогали ей в этом? – поинтересовался молодой следователь.
– Да.
Его удовлетворила моя искренность, а так как в деле имелась предсмертная записка с просьбой самоубиенной никого в ее гибели не винить, следователь со спокойной совестью закрыл дело.
Что со мною происходило после того, как гроб с телом Полин уехал по рельсам в печь крематория и когда я к вечеру дотащился до дома, знает одна Настузя.
Целые сутки я стоял на коленях перед унитазом, выкорчевывая из себя по кусочкам внутренности, смывая их в канализацию с шумной водой. Сосуды в глазах полопались, и я стал похож на вурдалака, шатаясь ночью по дому и принюхиваясь в каждом углу, пытаясь обнаружить в них хотя бы запах Полин.
Настузя бродила за мною по пятам черной тенью и при возможности гладила меня ночной ладошкой по спине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97