— Через пятьсот тридцать шесть секунд.
— Значит, через пять минут, — прикинул Синичкин.
— Через девять, — машинально поправила жена.
— А я хотел Жечку Жечкова пригласить, чтобы он тебя на камеру снял, как чудо природы! Хочешь славы?
— Слава — часть моего подвига. Так что не нужно Жечки!
— Ну смотри…
Все остальные восемь минут семейство промолчало, словно на похоронах. На девятой подросток встал, поправил отцовы брюки, застегнул рубашку на верхнюю пуговицу и поклонился родителям в ноги.
— Спасибо за то, что вырастили! Не держите зла! За этим прощайте!..
Он вышел в дверь, спустился на улицу и пошел по свежему снегу в сторону Ботанического сада. Там он прошел в ворота, причем билет у него не спросили, да и вслед не посмотрели.
Семен уверенно миновал несколько аллей и вошел в павильон экзотических деревьев. Разувшись, он встал возле японского дерева сакура и пустил из левой пятки нежный корешок…
К вечеру садовник Валерий Михайлович Каргин, шестидесяти семи лет от роду, пришел к сакуре с лейкой и обнаружил возле нее неподвижно стоящего молодого человека. Лицо юноши было покрыто густой черной порослью, а большие черные глаза были спокойны и притягивали к себе взор садовника.
— Ты кто? — поинтересовался старик.
— Я — дерево, — ответил Семен.
— Уже поздно. Шел бы ты домой, а то в милицию загремишь!
— Валерий Михайлович? Каргин?
— Да-а, — ответил служащий недоуменно.
— Если вам не трудно, будьте любезны полить мне под левую ногу.
— Эх, сынок, не знаю, забавляешься ты над старостью или умом тронулся, но в любом случае тебе бы к дому двигаться. Одиннадцатый час, однако!..
— У вас, Валерий Михайлович, под правой подмышкой большая папиллома. Ее удалять надо срочно, а то еще сорок дней — и переродится она в опухоль нехорошую. Сестре же своей передайте, что не радикулит ее мучает, а почки нездоровы. Пусть к врачу обратится, и облегчение будет!
Садовник Каргин стоял с открытым ртом, а потом вдруг встрепенулся:
— Куда, вы говорите, полить? Под какую ножку?
— Под левую, пожалуйста…
Михалыч согнулся над конечностью, завернул юноше брючину и обнаружил лодыжку, поросшую корой, причем такой крепкой, словно дубовой. Садовник сглотнул и полил ступню из лейки обильно, рискуя обделить сакуру.
— Спасибо, — поблагодарил Семен.
— Не за что, — отозвался Михалыч. — Нам воды не жаль. Может, удобреньице какое?
— Незачем.
— Ну не надо так не надо! Значит, удалять папиллому?
— Непременно.
— А сколько мне жить еще, знаете?
— Знаю.
— Скажете?
— А вам зачем?
— А Бог его знает!
— Вот пусть Бог и знает.
Михалыч потер затылок и хотел было спросить, можно ли привести к юноше сотрудников сада, но молодой человек его опередил:
— Ведите кого хотите! Я для этого и расту здесь.
Михалыч поклонился и убрался восвояси, так и забыв полить сакуру. Но даже если бы он и не забыл это сделать, японской поросли все равно предстояло погибнуть, так как новому растению требовалось много энергии, а чтобы добыть ее, корень из левой пятки произрастал крайне быстро и во все стороны, удушая чужеродные отростки…
На следующее утро Михалыч привел к юноше шестерых своих коллег, из которых только двое были мужчинами.
— Что вы хотите? — спросил Семен.
— Спросить они хотят! — спосредничал Михалыч.
— О чем?
— Давай, Евдокия! — скомандовал старик.
Евдокия была женщина лет пятидесяти, полная, без передних зубов. Она, не стесняясь, посмотрела на Семена и задала вопрос:
— В чем смысл жизни? — И хохотнула, словно радуясь каверзе.
— В том, чтобы радоваться своим делам, — произнес Семен бесстрастно. — В этом человеческая участь. В этом смысл.
— Странный смысл, — прошамкала Евдокия.
— Человеку никогда не удастся посмотреть, что будет после него, а потому истина — радоваться своим делам.
— Странный он какой-то! — оценила Евдокия.
— А ты его о здоровье спроси, — посоветовал Михалыч.
Евдокия было открыла рот, но Семен опередил ее и сказал, что жить женщине недолго, а потому пусть она подумает о душе и сходит окреститься в церковь.
— Отчего же я умру? — вмиг побелевшая Евдокия чуть было не упала на землю, если бы не локоть Михалыча.
Остальные стояли в стороне и ничего не слышали.
— Умрешь ты в ночь, справляя нужду, а от несварения перенапряжешься, и кровь разорвет мозг твой. Через час наступит смерть.
Евдокия качнулась.
— Я кандидат биологических наук, — вдруг сказала она.
— Ты прожила жизнь по предназначению, — согласился Семен.
— Я хочу задать последний вопрос. Можно?
Семен кивнул.
— Есть после смерти что-то?
— Нет.
— А как же вся жизнь человеческая за миг до смерти проходит перед глазами? А потом труба, коридор, и человек видит себя со стороны, родственников своих умерших?
— Это — сон, — ответил человек-дерево. — Сон разума. Мозг засыпает, и ему снится последний сон… А теперь иди, у тебя мало времени.
Из глаз Евдокии, когда она уходила, текли слезы. Они падали на землю Ботанического сада, а человек-дерево улавливал их своими корнями и всасывал в себя. Михалыч лишь пожимал вслед уходящей в вечность Евдокии плечами.
— Что ж ты мне не сказал, когда я умру! — с укором обратился старик.
— Потому что тебе нельзя этого говорить. Ты не выдержишь этого знания, а потому станешь жить по-другому.
— А Евдокия? Она лучше всех здесь про растения знает!
— Она — сильная. Будет бороться с недугом. Может быть, и справится.
— А я, значит, слабый? — обиделся старик.
— Ты — впечатлительный.
— А как же тогда Бог? Зачем он, если там ничего нет?
— Для кого есть, а для кого нет, — уточнил Семен.
Послышался треск разрываемой ткани, и из-под разошедшейся брючины взору Михалыча предстала нога юноши, превратившаяся в обыкновенный древесный ствол, по которому неутомимо, к гипотетическому небу, полз черный муравей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110