Они прислали новому Судье Северного округа письмо, в котором кратко изложили суть своего дела.
В Белокамье перед зимними праздниками пропала девочка одиннадцати лет. Поиски селяне организовали сами, и через пару дней усилия дали результат – ее нашли, но изнасилованной и задушенной, в сугробах у реки.
Тот, на кого пали подозрения, был определен сразу.
В поселке за неделю до ужасных событий появились два сапожника – отец и сын. Они колесили по стране на своей маленькой повозке, которую тащила приземистая пегая лошадка, в поисках работы. Всяк ведь по-своему зарабатывает на кусок хлеба. И так получилось, что зимние праздники они приехали встречать в это горное село, мастеря башмаки и сапоги местным крестьянам.
На старого сапожника никто плохого не подумал – тот был слишком дряхлым – ему уже за семьдесят перевалило. А вот на его сына – мужчину лет пятидесяти – все сразу указали пальцем. Он-де, злодей, над девочкой надругался и убил ее, чтоб его не выдала. То, что это мог сделать кто-то из своих, крестьяне и думать не могли – все хорошо знали друг друга, а убитая считалась красавицей и всеобщей любимицей.
Так как преступник был пришлый, то самосуд ему устраивать не годилось (хотя вначале бока сапожнику намяли славно), и для справедливого решения позвали Судью. К тому же и отец обвиненного на коленях ползал перед крестьянами, умоляя не казнить сына без положенного суда. А горцы и в самом деле были готовы сбросить сапожника в пропасть. Но порядок есть порядок…
Клименту дело сразу показалось ясным и простым. Он даже скучал, пока занесенными снегом тропами ехал в Белокамье, предполагая скорый суд и не менее скорое исполнение приговора – за изнасилование и за убийство полагалась смерть.
На первое расследование с ним отправился Бертрам, который уже больше года судействовал в Восточном округе, заменив погибшего отца…
Молодой Судья, как и положено, начал со сбора информации.
Староста Белокамья предоставил ему и Бертраму для проживания и работы свой просторный дом, а сам переехал вместе с семьей к брату.
Первым для допроса в просторную горницу крестьянского дома, временно превратившуюся в кабинет Судьи, привели злосчастного сапожника. Тот ни в чем не признавался, твердил, что «не делал злого никому». Но против сапожника говорили улики. Например серебряное колечко девочки, которое нашли в его сумке. И отец убитой показал, что сапожник был у него в доме и снимал мерки с ног жены и дочки, а последнюю погладил по голове и даже подарил самодельную подвеску из кусочков кожи. Стало быть, по словам отца, девочка ему очень понравилась.
Потом последовали допросы жителей, но их рассказы не добавили никакого проблеска. Женщины вспоминали, какой хорошей была погибшая, плакали и громко сморкались при этом в свои необъятные платки, а мужчины отвечали на вопросы коротко, часто такими словами – «ничего не знаю».
Когда в деревне не осталось никого, с кем он еще не разговаривал (кроме бессловесных животных), Климент уже хотел выносить приговор, и не в пользу обвиняемого. Но Бертрам тогда его остановил:
– Ты еще не всех допросил. Слишком торопишься.
– Чего же больше? Все указывает на сапожника.
– Самый главный свидетель при убийстве – это тело жертвы. Его мы еще не видели.
Дальше Климент лишь наблюдал, ощущая себя неумелым подмастерьем.
Убитого ребенка уже похоронили, и крестьяне сперва возмутились, узнав, что бедняжку откопают, чтобы осмотреть. Однако, мешать Судьям никто не осмелился – это бы приравнялось к государственной измене.
Поэтому все жители Белокамья стояли хмурой молчаливой толпой у ограды своего кладбища, пока дюжие землекопы деревянными лопатами разбрасывали свежую могилу. Судьи были рядом. Один – старший – невозмутимо наблюдал за их работой, второй – младший – беспокойно похлопывал себя рукой, затянутой в перчатку, по бедру.
Из черной ямы наверх подняли тельце, завернутое в белое полотно, осторожно положили на гору накопанной земли.
Бертрам махнул землекопам, чтоб стали дальше, сам подошел, быстро кинжалом вспорол саван, открыл голову, грудь погибшей.
Серое детское личико с застывшим на нем выражением крайнего страдания (как ужасно видеть такое на лице ребенка), темные, удивительно красивые вьющиеся волосы, и тонкая надломленная шея с черными отпечатками пальцев, сложенные крестом руки на груди, тоже тонкие, полупрозрачные…
– Смотри сюда, – сказал Бертрам, указывая на пятна на шее. – Внимательно.
Клименту было тяжело. Он никогда еще не видел мертвого ребенка, убитого ребенка. В нем все клокотало. Он представил себе, как кричала эта девочка, когда ее терзали. Наверняка, она звала маму, она просила не делать ей больно. Какой ужас был в этих теперь закрытых глазах…
Какие ресницы, густые, пушистые. Какая красивая девочка…
– Смотри же! – рявкнул Бертрам, видя, что из глаз юноши готовы брызнуть слезы. – Оплакивать – не наше дело!
Климент почти с ненавистью посмотрел на старшего брата: неужели он настолько холоден и черств?
– Чувства прочь! – прошипел Восточный Судья. – Твое дело – найти убийцу и насильника и наказать его, чтобы люди видели – зло всегда получает по полной! А ты из-за эмоций можешь приговорить к смерти невинного! Смотри же!
И Климент увидел.
Отпечатки пальцев, что задушили девочку.
Это были отпечатки тонких, даже изящных, но сильных пальцев. Не таких, какие были у сапожника – толстые и короткие; и не таких, какие имел обычный крестьянин. И еще – след от массивного кольца на отпечатке безымянного пальца левой руки.
– Руки благородного, – сказал Бертрам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129