Хагбард раскурил трубку и протянул Джорджу.
— Гашиш «чёрный аламут», — хрипло сказал он, удерживая дым в себе. — Личный рецепт самого Хасана ибн Саббаха. Творит чудеса, когда на тебя наваливается тяжёлая метафизика.
Джордж затянулся и ощутил мгновенный приход, как от кокаина или другого стимулятора переднего мозга.
— Господи, какая дурь сюда намешана? — выдохнул он, когда кто-то словно зажёг яркие огни в каюте цвета морской волны с золотом и на клёвом сиреневом свитере.
— А, — небрежно проронил Хагбард, — чуток беладонны и дурмана. Видишь ли, таков был древний секрет Хасана. Вся эта чушь, описанная во многих книгах, что он якобы давал своим последователям гашиш, а те, никогда прежде его не пробовавшие, считали это магией, — совершенно антиисторична. На Востоке гашиш употребляли со времён неолита. При раскопках археологи находят его в гробницах. Видимо, наши предки, хороня своих жрецов, снабжали их запасом гашиша, чтобы облегчить им переговоры с богами, когда они попадут на Большую Сахарную Гору, или куда там они, по их мнению, отправлялись. Оригинальность рецептуры Хасана состояла в том, что он смешивал гашиш с правильно подобранными химическими «родственниками», чтобы вызвать новый синергический эффект.
— Что значит синергический! — медленно протянул Джо, впервые за все время пребывания на «Лейфе Эриксоне» ощущая, что его укачивает.
— Не сводимый к сумме компонентов. Это когда ты складываешь вместе два и два, но вместо четырех получаешь пять. В своих геодезических куполах Бакминстер Фуллер все время использует штуки, вызывающие синергические эффекты. Вот почему его купола намного прочнее, чем кажутся. — Хагбард сделал очередную затяжку и снова передал трубку Джорджу. Тот затянулся и хихикнул.
— Так я и знал. Вместо того чтобы с помощью этой чёртовой праджни, или как там её, шпионить за иллюминатами, ты, оказывается, просто очередной грязный старикашка. Ты используешь её, чтобы заглядывать в чужие головы.
— Головы? — рассмеялся Хагбард. — Я никогда не лезу в головы. Кому интересно наблюдать, как люди избавляются от продуктов своей жизнедеятельности.
— Мне казалось, ты собирался быть Сократом, — простонал Джордж в перерыве между истерическими взрывами смеха, — а я был готов войти в образ Платона, или хотя бы Главкона, или кого-нибудь из второстепенных персонажей. Но ты такой же обдолбанный, как и я. Ты не сообщишь мне ничего важного. Ты способен только сочинять дурацкие каламбуры.
— Каламбур, — ответил Хагбард с достоинством (слегка умаляемым непроизвольными судорожными смешками), — сильнее меча. Как однажды сказал Джеймс Джойс.
— Ты педантичен.
— А можно я буду семантичным?
— Да. Семантичным — пожалуйста. Или античным. Но не педантичным.
— Так на чем мы остановились?
— На Истине.
— Да. Хм, Истина похожа на марихуану, мой мальчик. Неходовой товар.
— У меня начинается эрекция.
— У тебя тоже? Так оно всегда и бывает. По крайней мере, когда куришь «чёрный аламут». Сначала тошнота, потом микроамнезия, затем приступ смеха и далее сексуальное возбуждение. Потерпи. Потом начнётся прояснение. Тогда мы сможем говорить об Истине. Как будто мы не говорим о ней всегда.
— Ты крутой гуру, Хагбард. Иногда ты кажешься даже глупее меня.
— Если бы здесь был Малаклипс Старший, он бы тебе кое-что порассказал о некоторых других гуру. И гениях. Ты думаешь, Иисус никогда не мастурбировал? Шекспир никогда не бился в пьяной истерике в таверне «Русалка»? Будда никогда не ковырял в носу? А у Ганди никогда не было вшей?
— У меня все ещё стоит. Нельзя ли отложить философию, пока я разыщу Стеллу — в смысле Мэвис?
— Вот тебе и Истина.
— Какая Истина?
— На уровне коры мозга тебе не все равно, кто это будет: Стелла или Мэвис. На уровне половых желез тебе без разницы. Сойдёт даже моя бабка.
— Это не Истина. А просто дешёвый грубый фрейдистский цинизм.
— О, да. Ты видел мандалу с Мэвис.
— А ты каким-то образом заглядывал в мои мозги. Грязный вуайер.
— Познай себя.
— Наш диалог никогда не выйдет на уровень «Диалогов» Платона, даже через миллион лет. Мы оба укурились в хлам.
— Я люблю тебя, Джордж.
— По— моему я тоже тебя люблю. Ты такой… ошеломляющий. Все тебя любят. Мы будем трахаться?
(Мэвис говорила: «Сотри сперму со штанов». Воображаемая Софи Лорен, когда он мастурбировал. Или воображающая, что он мастурбировал, тогда как в действительности…)
— Нет, тебе это не нужно. Ты начинаешь вспоминать, что на самом деле произошло в тюрьме Мэд-Дога.
«О, нет». Огромный, змеевидный член Койна… боль… удовольствие…
— Боюсь, что это так.
— Вот черт, теперь я никогда не узнаю. Было ли это на самом деле или ты ввёл это в мои мозги? Воображал ли я, что ничего не было тогда, или вообразил это изнасилование только сейчас?
— Познай себя.
— Ты сказал это дважды или я услышал дважды?
— А как ты думаешь?
— Не знаю. Сейчас не знаю. Просто не знаю. Это такая техника гомосексуального совращения?
— Возможно. Возможно, это заговор с целью убийства. Возможно, я подвожу к тому, чтобы перерезать тебе горло.
— Я не против. У меня всегда была огромная жажда самоуничтожения. Как у всех трусов. Трусость — это защитный механизм против суицида.
Хагбард рассмеялся.
— Я никогда не знал ни одного молодого человека, который бы поимел столько женщин и так часто рисковал своей жизнью. А ты тут сидишь и все беспокоишься: а вдруг тебя правильно дразнили, когда ты впервые начал отращивать волосы в подростковом возрасте.
— Сосунок. Так меня называли в старом добром Натли, штат Нью-Джерси. Это слово одновременно подразумевало «педик» и «трус».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103