И что
безвольно, если даже простой камень - как не проси
- не откажется от назойливости своего веса, а вода, к
примеру, в своем порыве постоянна до упрямства? Согла-
ситесь надо быть очень смелым и безоглядным, чтобы на
таком фоне искать истинную специфику и сущность че-
ловека?
Человек - он как раз другое. А именно то, что
обсуждается в данной книге: поведение и способ реаги-
рования. Человек - это ситуационные грани взаимодей-
ствия в общении с себе подобными.
Мы ведем речь о науке жить среди людей. Это уме-
ние <вытекать> из-под влияния одних и атакующе управ-
лять другими.
Мне вспоминается недавний венгерский фильм <Пятая
печать>. Он необычен, потому что неповторим. Из со-
тен фильмов, которые мне довелось видеть, я не припом-
5
ию другого такого. Именно поэтому и хочу сказать о
затрагиваемой в нем теме.
Будапешт в период второй мировой войны... Бед-
ность, трудности, ежедневные бомбардировки немецкой
авиации. Четверо обывателей, завсегдатаев маленького
полуподвального кафе, совершенно безвредных с воен-
ной точки зрения и ничем не опасных - просто каждый
день пропускают по рюмашечке сухого вина и ведут
разговоры <ни о чем>, чтобы скоротать время и пооб-
щаться. Им всем далеко за сорок, один из них часов-
щик, другой, кажется, плотник, остальные - вовсе не-
определенные... То есть обычные люди или, вернее,
люд...
И вдруг эту четверку неожиданно, прямо из-за сто-
ла, схватывает гестапо. Ничего не объясняя, их жестоко
избивают, всячески при этом унизительно и особенно
изощренно словесно оскорбляют. Лежа на сыром полу
в грязной камере, разбитые и окровавленные, они му-
чительно размышляют: <За что? Ведь мы же совер-
шенно ничего не делали и сделали?!>. Им уже обе-
щано, что утром всех их ждет расстрел, и они в
страхе и ужасе приближаются к роковой минуте...
А в это время матерый немецкий следователь в об-
лике благочинного профессора - культурный, вежли-
вый, спокойный, мудрый - дает урок своему юному
<на вид лет 20> коллеге - истязателю-садисту, класси-
ческой <белокурой>, если пользоваться определением
Нищие, <бестии> - красавчику, без угрызений совес-
ти, с горящим взором высокого жизненного предназначе-
ния, призванного жизнью, временем и самой судьбой по-
велевать людьми.
Профессор измывательских наук - а как иначе оп-
ределишь род его занятий, хотя он всего-навсего следова-
тель - развивает перед <молодым> свою теорию. <Те,
которые против нас, - говорит он, - нам не опасны:
они, не скрывая своего отношения к нам, открыто всту-
пили в борьбу с нами, и здесь все ясно. Мы их победим
или убьем. Но вот эти, которые <никакие>, как раз и
должны вызывать тревогу. Чувствуя свою неуязвимость,
они осознают свое превосходство над нами. Как их по-
бедишь, если они не воюют? Как их убьешь, если они
ни в чем не замечены? Как их подчинишь, коль скоро
6
у них нет ни чувства <вины>, ни взращенного комплек-
са страха перед <силой завоевателя>?
Конечно, мы их вроде бы должны отпустить, ибо
они не нарушали никаких установлений. Но если мы
их отпустим, можно только представлять с каким тор-
жеством будут говорить они о нас, о, с их точки
зрения, злодеях в немецких военных мундирах.
Да, мы должны их отпустить, но давайте оскотиним
их, пропустим через такое, после чего они навсегда
будут унижены и внутренне распяты...>
Наступило утро. Четверку прикладами, кулаками и
матом выгнали из камеры в большое орешетченное по-
мещение. Каменный пол, никакой мебели, по углам ох-
ранники с автоматами. В центре - подвешенный к по-
толку за руки человек. Он не висит, он стоит, но весь
полуобнаженный его облик напоминает библейские
картины мучений Христа - разбитое в кровь лицо,
изорванная одежда, жуткие кровоподтеки, бессильно
свешенная голова.
<Следователь> выстроил узников перед пытаемым
и спокойно объяснил им суть <условия освобождения>.
Если они подойдут к приговоренному и каждый даст
ему по две пощечины, то дверь на волю будет немед-
ленно открыта. Если же нет, то - расстрел. <Конеч-
но, - доверительно и участливо добавил он, - вы
испачкаете руки в крови. Но это - единственное,
пожалуй, неудобство. Оно ненадолго. Придете домой
и вымоете руки. Все так просто, господа...>
Далее идут сильные, психологически тяжелые сцены.
Здесь и борьба совести со страхом, и человечности с
несогласием со смертью... Один подошел вплотную и
уже было приготовился ударить, но нервы не выдержа-
ли, у него подкосились ноги и он в конвульсиях упал на
пол. Его тут же оттащили и поволокли на расстрел.
Другой, не вынеся всю эту <невозможность>, с криком:
<Сволочи>, <Садисты!> - бросился на организатора эк-
сперимента. <Ученик> немедленно разрядил в него свой
<Вальтер>.
Долго решал свою задачу <часовщик>. Но вот он
принял, кажется, решение. Медленно, неверной поход-
кой, стараясь не смотреть в глаза жертвы, он пошел на
свою Голгофу. Но тот, что остался, четвертый (в жизни
мелкий, с нелучшими человеческими страстями и даже
пороками, угодливый, жадноватый, погрязший в адюль-
тере) бросился оттаскивать его, бормоча как в экстазе:
<Это невозможно, этого нельзя делать, это противоесте-
ственно!>. Но немец ударом рукоятки пистолета по го-
лове решительно и однозначно его <успокоил>.
Но на <часовщика> возгласы товарища и все, за тем
последовавшее, произвели отрезвляющее воздействие.
Видя безуспешность затеянного, следователь повернулся и
пошел вон. И вот тогда <часовщик> вдруг крикнул:
<Постойте!>.
<Профессор> обернулся, самодовольно усмехнулся и
произнес сакраментально-сатанинское:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11