За лотками никого нет. Покупатели сами выбирают рыбу, наполняют торбы, крупную хватают за жабры и волокут кто куда, но рыбы меньше не становится. «Какой-то рыбный коммунизм», – удивляется она и не спеша идет дальше.
Но спеши, не спеши, а вот уже она – родная школа, сооруженная из камней взорванного собора. Она достает из сумки пачку документов: ее и старшей дочери табеля, похвальные грамоты, аттестаты; все это, как ей кажется, должно сейчас помочь.
В вестибюле полно детей, но слышно только шарканье ног. Взявшись за руки, парами, они ходят по кругу, девочки в коричневой форме и черных фартуках, мальчики в каких-то странных мундирах, то ли гимназических, то ли военных. Малявка с черными бантами в туго заплетенных косичках пытается что-то шепнуть подружке. «Молчать!» – кричит седая дама, в которой Анна Эразмовна с ужасом узнает любимую англичанку. «Жанна Беньяминовна, что это?» – дрожащим голосом спрашивает она, вопрос звучит испуганно и жалко. «В кабинет директора!» – рявкает любимая учительница. В кабинете перед пустым директорским столом сидят незнакомый мужчина и Миша в шортах и майке «Prodigy». Майка совершенно жуткая, но сейчас она ей почему-то нравится.
– Миша, что случилось? – косясь на мужчину, шепчет она и садится рядом.
– Что, здороваться уже необязательно? -язвительно спрашивает кто-то из-за стола.
Она вскакивает, растерянно лепечет:
– Извините, я вас не заметила, – и по-прежнему никого не видит в директорском кресле.
– Ладно, садитесь, – сухо разрешает голос. -Вы в курсе вопроса?
– Нет, мне не сообщили, – как-то сразу вписываясь в ситуацию, отвечает она.
– Странно. Было поручено довести до сведения. Разберемся. Так вот, ваш сын Михаил, 1984 года рождения, учащийся 8-го класса, исключен из школы.
– За что? – спрашивает она, оправдательные документы испуганными чайками разлетаются по кабинету.
– Как за что? Вы посмотрите, в чем он ходит в школу. Вы почему не выполняете приказ об обязательном ношении формы?
Не дожидаясь ответа, голос продолжает:
– Сегодня ваш сын перешел все границы дозволенного. Он сорвал урок, издевался над нашим новым учителем основ дарвинизма.
Миша, до сих пор сосредоточенно смотревший в пол, вдруг срывается с места, на полусогнутых прыгает по кабинету, руки болтаются вдоль туловища, он показывает учителю язык и вопит:
– Обезьяна без кармана потеряла кошелек, когда мамочка узнала, прямо в обморок упала.
Сходство с гипотетическим предком столь достоверно, что Анна Эразмовна хохочет. Удивительно, но учитель смеется даже громче ее.
– Хорош, ой хорош, – повторяет он. Миша радостно ржет вместе со всеми.
– Что происходит? Как вы смеете? Немедленно прекратить! – надрывается голос.
– А, надоело! – вдруг машет рукой учитель. – Пошли.
И они, не обращая внимания на несущиеся вслед угрозы, выходят из кабинета.
В вестибюле все начинает меняться: дети, пока еще одетые в форму, разговаривают друг с другом, самые смелые даже смеются, банты у крохотули уже не черные, а голубенькие. Жанна Беньяминовна улыбается им на прощанье, и они прямо со школьных ступенек спускаются на пляж.
Море, родное, Черное, совсем не черное, но и не синее, ежесекундно меняющее цвета и оттенки, так прекрасно, шумит так приветливо, накатывает волны на берег так шаловливо, так явно пытается дотянуться до ног, что они сбрасывают обувь и с дикими воплями носятся по берегу.
– Пойдем со мной, – взывает к Мише странный учитель, и только теперь она по-настоящему обращает на него внимание. Он, как море, меняет цвета и оттенки: от ослепительно белого на солнце до жемчужно-серого в тени.
– Посмотри наверх! – кричит он Мише.
Она тоже поднимает голову и видит в небе громный, сияющий город.
– Да, я пойду с тобой! – отзывается Миша, лицо его сияет от восторга, таким она никогда раньше не видела своего ребенка. С неба спускается открытая летающая машина.
– Меня, меня возьмите, – умоляющевопит Анна Эразмовна, учитель милостиво манит рукой, и она, увязая в песке и спотыкаясь, еле успевает упасть на заднее сиденье.
Она чувствует себя маленьким глупым розовым воздушным шариком, который распирает от счастья, но ниточку завязали некрепко, счастье с тихим шипением рассеивается в воздухе, и когда они подлетают к городу, она смотрит на все вполне трезво.
Город сплетен из серебряных и золотых нитей разной толщины, купола соборов похожи на опрокинутые корзины, а мосты – на гигантские гамаки. Теперь она кажется себе мушкой, попавшей в паутину. Вдруг она видит, что учитель исчез, а за рулем сидит Миша. Он смеется, как безумный, крутит руль в разные стороны, машину бросает по вверх, то вниз, сердце бешено колотится, они еле уворачиваются от сотен несущихся навстречу летающих автомобилей. Постепенно их количество уменьшается, становится тише, и они вылетают на открытое пространство, в центре которого возвышается гигантское серебряное дерево. Среди листьев, удивительно похожих на листья диких маслин, золотыми шарами-галактиками роятся пчелы, очень много одиноких, мерцающих далекими звездами.
Сыночек поворачивает к ней серьезное лицо и произносит:
– Это души невинно убиенных.
Под деревом на обыкновенной садовой скамейке сидит живая и невредимая Люба и расчесывает свои дивные волосы маленьким черным пластмассовым гребешком (мужчины, особенно лысеющие, носят такие в верхнем карманчике пиджака). Над ней парит Андрей, глаза закрыты, скрипка прижата к подбородку, от звуков, которые извлекает смычок, мурашки бегут по телу.
– Это Реквием, – объясняет Миша.
Андрей опускается все ниже и ниже, через минуту его ноги коснутся скамейки, но допустить этого почему-то никак нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30