Королева в безмолвной досаде посмотрела на темноглазую Марианну, которая отвечала на этот взгляд другим, столько же выразительным, и потом, вдруг подходя к Адриану, сказала:
– Но, синьор, если я исполню свое обещание, если я в состоянии уверить тебя в здоровье и безопасности... Ирены?
– Ирены! – повторил Адриан с удивлением, забыв в эту минуту, что он сам прежде называл имя той, которую искал. – Ирены, Ирены ди Габрини, сестры знаменитого Риенцо!
– Именно, – отвечала Марианна с живостью, – я знаю ее, как уже сказала вам. Синьор, я не хочу вас обманывать. Правда, я не могу отвести вас к ней, но она давно уже отравилась в один из городов Ломбардии, куда, говорят, чума еще не проникла. Облегчилось ли теперь ваше сердце, синьор? И неужели вы захотите так скоро оставить этот двор красоты и, может быть, любви, – прибавила она с нежным взглядом.
– Могу ли я в самом деле верить вам, синьора? – сказал Адриан в восторге, но все еще сомневаясь.
– Неужели я стану обманывать верного влюбленного, каким вы мне кажетесь? Будьте уверены в истине моих слов. Прошу тебя, королева, прими своего подданного.
Королева протянула руку Адриану и повела его к группе, стоявшей по-прежнему на траве, недалеко от них. Все приветствовали его, как брата, и скоро извинили его рассеянное поведение, принимая во внимание его приятную наружность и знатное имя.
Королева хлопнула руками, и компания опять разместилась на лугу. Каждая из дам села возле своего обожателя.
– Если вы не устали, Марианна, – сказала королева, – то возьмите лютню и заставьте замолчать этих звонких кузнечиков, которые трещат вокруг нас с такой претензией, как будто бы они соловьи. Пойте, милая подданная, пойте; и выберите для этого песню нашего дорогого друга синьора Висдомини, сочиненную в виде вступительного гимна для тех, кого мы принимаем к своему двору.
Марианна наклонилась к Адриану, взяла лютню и, после короткой прелюдии, пропела:
О веселись, когда не знаешь.
Что завтра ждет тебя... поверь.
Своим уныньем отворяешь
Ты для угрюмой смерти дверь!
К чему ж страдать в тоске напрасной.
Прочь горе! Будем веселей:
Покровы туч, мрача день ясный.
Приводят только ночь скорей
Смерть в дружбе с радостью: старайся
Веселым быть; гони печаль.
Люби, пируй и наслаждайся –
Вот гроба вечная мораль!
За этой песнею, заслужившей большое одобрение, последовали те легкие и остроумные рассказы, в которых итальянские новеллисты послужили для Вольтера и Мармонтеля образцом. Каждый говорил поочередно, с одинаковой ловкостью избегая печальных картин и размышлений, которые могли бы напомнить, этим изящным празднолюбцам о близости смерти. Наконец, пришло время, когда компания удалилась в палаццо на время полуденного жара, с тем, чтобы выйти опять при закате солнца, танцевать, петь и веселиться до тех пор, пока настанет час отдыха. Но Адриан, не желавший участвовать более в подобных забавах, как только пришел в комнату, куда его провели, решился тайно уйти. Когда все, казалось, было безмолвно и спокойно среди отдыха, которому в этот час обыкновенно предаются южные жители, он вышел из своей комнаты, спустился с лестницы, прошел внешний двор и был уже у ворот, как вдруг услыхал, что его кто-то зовет голосом, выражавшим досаду и тревогу. Он обернулся и увидел Марианну.
– Как, что это значит, синьор ди Кастелло? Разве наше Общество так неприятно, что вы бежите, как бежит путник от ведьм, на которых он наткнулся у Беневенто? Нет, не может быть, чтобы вы думали оставить нас теперь!
– Прекрасная синьора, – возразил кавалер, – я напрасно стараюсь разогнать свои печальные мысли или сделаться годным для двора, к которому ничто грустное не пристало. Ваши законы тяготеют надо мной, как над преступником; бегство вовремя лучше сурового изгнания.
Говоря это, он пошел дальше и уже проходил через ворога, но Марианна схватила его за руку.
– Однако, – сказала она нежно, – разве здесь нет черных глаз и шей снежной белизны, которые могут вознаградить тебя за отсутствие твоей милой? Поживи здесь и забудь, как, без сомнения, сам ты будешь забыт в отсутствии!
– Синьора, – отвечал Адриан очень серьезно, – я не так долго жил среди вздохов и звуков скорби для того, чтобы мое сердце огрубело и чтобы моя душа сделалась нечувствительна ко всему окружающему. Наслаждайтесь, если можете; что же касается меня, то красота теперь не радует меня, и любовь, даже святая любовь – как будто помрачена тенью смерти. Извините меня и прощайте.
– Так иди, – сказала флорентинка, – иди и ищи свою милую там, куда влечет тебя твоя философия. Я обманула тебя, слепой безумец, сказав тебе, что Ирена выехала из Флоренции. Я о ней ничего не знаю и ничего не слыхала, кроме того, что ты сам мне сказал. Иди назад, разыщи ее гроб и удостоверься, любишь ли ты ее по-прежнему!
IV
МЫ НАХОДИМ, ЧТО ИЩЕМ, И НЕ ЗНАЕМ ЭТОГО
В самый жестокий дневной жар, пешком, Адриан возвратился во Флоренцию. Дневной жар, продолжительная усталость, изнурение в соединении с крайним отчаянием в возможности придумать какой-нибудь систематический способ розысков, все это вызвало горячку, которая быстро начала распространяться по его телу. Виски его отяжелели, губы засохли от нестерпимой жажды; сила, казалось, вдруг оставила его; и он с большим трудом и усилием волочил ноги.
«Я чувствую заразу, – думал он со страшной тошнотой и с содроганием, с которым природа всегда борется против смерти, – я чувствую, что пожирающий и невидимый недуг овладел мною, я погибну и не спасу ее; и мы будем лежать не в одной могиле!»
Эти мысли быстро усилили болезнь, которая начала им овладевать;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135