» И все, конечно, согласились с тем, что пользы от него не было ни малейшей.
Мисс Сильвии Викерс тоже была уделена доля общественного внимания. Ее романтическое спасение, героем которого являлся отважный Фрер, который вскоре, по старинному обычаю, получит ее руку в награду за свою преданность, принесло ей славу, почти не уступающую дурной славе преступника Доуза и его сообщника, мошенника Джона Рекса. Говорили также, что Сильвия должна будет дать показания на суде вместе со своим женихом как единственные оставшиеся в живых свидетели захвата «Морского ястреба». Говорили также, что ее будущий муж решительно возражает, чтобы она выступала свидетельницей на суде, ибо (новая романтическая подробность!) перенесенные страдания вызвали у нее сильное расстройство памяти, и о тех событиях прошлого у нее сохранились лишь самые туманные воспоминания.
В результате всех этих слухов зал суда в день разбирательства дела был переполнен; по мере выяснения новых подробностей истории двойного побега возбуждение публики росло. Оно достигло своего апогея, когда в зал ввели четырех арестантов, закованных в тяжелые кандалы. Даже для жителей Хобарта, города каторжан, это явилось сенсацией: тут же стали заключаться пари, какую линию защиты изберут обвиняемые. Сначала думали, что они отдадут себя на милость суда и постараются снискать симпатию публики самой необычностью своих историй. Но поведение главного обвиняемого, Джона Рекса, вскоре опровергло это предположение. Его спокойный и в то же время вызывающий тон показывал, что он либо готов примириться с судьбой, либо намерен бросить в лицо обвинителям такой довод, который, несомненно, избавит его от высшей меры наказания. Услышав чтение обвинительного акта, где говорилось, что ему вменяется в вину «пиратский способ захвата брига „Морской ястреб“, он лишь слегка усмехнулся.
Эта усмешка оскорбила религиозные чувства мистера Микина, входившего в состав суда.
– У него вид настоящего зверя, – сказал Микин Сильвии, вернувшись в перерыве между допросом свидетелей в маленькую комнату, где Сильвия с отцом ожидали вызова в зал. – Он смотрит на всех словно тигр.
– Несчастный человек! – ответила Сильвия, содрогнувшись.
– Несчастный? Милая барышня, уж не жалеете ли вы его?
– Да, жалею, – ответила Сильвия, сжав руки, точно от боли. – Я их всех жалею, бедняг.
– Очаровательная чувствительность! – сказал Микин, бросив взгляд на Викерса. – Сердце истинной женщины, дорогой майор.
Майор нетерпеливо постукивал пальцами – его раздражала пустая болтовня, особенно сейчас, когда Сильвия была в таком нервном состоянии.
– Поди сюда, малышка, – сказал он, – и загляни в эту дверь. Отсюда ты всех их увидишь, и если никого из них не узнаешь, то нет смысла появляться тебе в свидетельской ложе. Конечно, если будет нужно, тогда ты пойдешь.
Скамья подсудимых помещалась на возвышении как раз против двери комнатки, где находились отец с дочерью, и над головами сидящих в зале маячили четыре человека в оковах – позади каждого стоял вооруженный солдат. Девушка никогда раньше не присутствовала на церемонии судебного разбирательства, где подсудимому грозил смертный приговор, и молчаливая торжественность старинного ритуала произвела на нее незабываемое впечатление, как и на всякого, кто увидел бы это впервые. Атмосфера в зале была гнетуще-тяжелой… Зловеще позвякивали цепи арестованных. Грозная сила судьи, тюремщиков, солдат и констеблей, действующих сообща, чтобы покарать этих четырех человек, казалась жестоко-неумолимой. Знакомые лица сидящих в зале представлялись ей искаженными в злобе. Даже лицо ее нареченного, напряженно следившего за показаниями свидетелей, казалось ей зверским и кровожадным. Ее взгляд, поспешно следуя за указательным пальцем отца, обратился к скамье подсудимых. Двое из обвиняемых смотрели в зал с угрюмым равнодушием; третий нервно жевал какую-то веточку или соломинку, и рука его беспокойно цеплялась за перила; четвертый, нахмурясь, не отрывал глаз от свидетельской ложи, которая ей не была видна. Лица этих четырех были ей незнакомы.
– Нет, папа, – сказала она, вздохнув с облегчением, – я никого из них не знаю.
В этот момент со свидетельского места раздался чей-то голос, услышав его, она вдруг побледнела и остановилась у двери. Суд, по-видимому, тоже заволновался, по залу пробежал шепот, и кто-то властно крикнул: «Тише!».
Всем известный преступник Руфус Доуз, отчаянный головорез из Порт-Артура, «дикий зверь», которого газета считала недостойным жизни на земле, только что вошел в свидетельскую ложу. Это был тридцатилетний человек в расцвете сил, прямой, могучий торс которого не могла скрыть тесная желтая куртка, человек с сильными, загорелыми, нервными руками, с горящими черными глазами, жадно устремленными на судей.
Даже тяжесть двойных кандалов, свисающих с ремня, охватывавшего его мощные бедра, не нарушала стройности его фигуры, свидетельствующей о прекрасно развитой мускулатуре. Обращенные к нему хмурые лица, очевидно, не внушали ему уважения, ибо он ни на йоту не смягчил резкого и презрительного тона, каким он произнес свое имя:
– Руфус Доуз, арестант.
– Уйдем отсюда, деточка, – сказал Викерс, встревоженно увидев, как побледнела дочь, как загорелись се глаза;
– Погоди, – нетерпеливо сказала она, прислушиваясь к голосу невидимого ей человека. – Руфус Доуз! О, я где-то слышала это имя.
– Вы арестант из каторжного селения в Порт-Артуре?
– Да.
– Осуждены пожизненно?
– Пожизненно.
Сильвия повернулась к отцу. В глазах ее застыл немой вопрос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176