Владислав Анатольевич Бахревский
Агей



Владислав Бахревский
Агей

Предыстория первая

Як по имени Агей издали смахивал на черный камень. Правда, камень этот был с глазами, с рогами, с бородой. Бородища густая, как тропический лес, шла от подбородка, по груди, по всему брюху, волочилась по земле. Роста Агей был невеликого, обычного ячьего роста, а вот какая в нем сила, лучше всего знали волки. В прошлом году пятеро зверей напали на ячиху с теленком, и все пятеро были убиты подоспевшим Агеем.
«Гроза на четырех копытах», – говорил об Агее Виталий Михайлович и еще говорил: «Терпелив, как вулкан. Тысячу лет молчит, сопит… Ну а потом держись!»
Агей и впрямь был послушен, как первоклассник, но уж если упрямился, то сдвинуть его можно было разве что вместе с плоскогорьем.
Грохот ручья становился все ближе, и мальчик, сидевший на спине яка, пытался не думать о фантастическом Агеевом упрямстве. В эти высокие горы весна добиралась в самом зените лета. Все живое взрывалось жизнью, и человеку следовало быть осторожным.
Даже запах цветов мог обернуться бедой. Не ради человека росли здесь цветы. Здесь все было не ради человека. Памир.
Вода от нетерпения сбежать с гор в долины клокотала и пенилась. Камни, такие вечные с виду, такие недвижимые, теперь все шевелились, менялись местами, перекатывались…
– Ну что, Агей? – спросил мальчик неуверенно. Агей презрительно фыркнул и вошел в поток.
Мальчик сделал равнодушное лицо и затаился. Но Агей кожей чувствовал, уловил чрезмерное нетерпение своего двуногого друга и стал.
Этого-то мальчик и боялся.
Вода была обжигающе холодная, а як прохлаждался.
– Смелость, что ли, мою испытываешь?
Было обидно: як не понимает – это прощальная, последняя их езда.
Не стал ни просить, ни понукать. Подобрал ноги и глядел на горы, чтобы поменьше смотреть на свирепую воду.
Все вершины были белы. За зиму уродилось столько снега, что даже дедушка Виталий Михайлович удивлялся.
«С Акробатами попрощаться не придется», – подумал мальчик, глядя на сверкающую стол-гору. В пещере этой горы вот уже три, а может, и четыре тысячи лет проживало семейство Акробатов. Толстячков, стоящих вниз головой.
Головки у Акробатов маленькие, а руки и ноги длинные. Дедушка говорит: древние подобным образом, возможно, изображали умерших. Возможно! Мало ли, что возможно. А если это – летающие люди? Вот жили такие люди – летающие! Потому и на Памире очутились. А почему вниз головой летали? Смотреть удобнее.
Як вдруг пошевелился, пошел, тараня воду, которая груженый грузовик унесла бы, как игрушечный.
– Спасибо, Агей! – сказал яку мальчик.
Мальчик тоже был Агеем – имя, любимое эхом. Не то что у деда – Виталий Михайлович.
Агей – это для гор, поэтому Агеями были все друзья Агея: собака, як, старый вожак архаров, приводивший стадо на их ячменное поле, был и еще один Агей.
Надежда на встречу с этим Агеем – ну совсем неразумная. И почему она должна случиться здесь, на леднике? Любая точка в кольце гор годится для этой несбыточной встречи. И все же мальчик шел сюда, словно его позвали.
Они остановились на льду. Дальше – снега. Снега, завалившие пропасти, карнизами свисающие с вершин – от слова могут рухнуть.
Позвал шепотом:
– Агей!
Три года тому назад на селевом потоке, сорвавшемся с трезубой вершины, дед нашел пушистого котенка. Это был ирбис – снежный барс. Он всего-то пугался, мягкий милый зверушка, и Агей на ночь брал его к себе в постель. Но котенок рос да рос. Ему был год, когда он задушил старую любимую собаку Виталия Михайловича и пропал из дому.
С той поры они и не видались. Правда, летом мальчику несколько раз чудилось, что кто-то очень близко от него. Может, только чудилось.
Агей смотрел на белую, нежную кромку снега, за которой чуть ли не самое высокое на земле – небо.
В груди яка будто бы закипело вдруг. Мальчик сошел с него, пощекотал за ухом, успокаивая. Сердце дрогнуло от предчувствия.
И вот она, встреча!
В расселине, раздавив снежную кромку, появилась пятнистая башка.
– Агей! – тихонько сказал Агей. – Ты – пришел.
Снежный барс улыбнулся, положил на лапы тяжелую свою голову и смотрел на двух Агеев, мерцая глазами.
– Спасибо, что пришел, – сказал мальчик. – Я уезжаю, но буду помнить тебя.
И он стал отходить, подталкивая своего яка, и они оба пятились, дабы не поворотиться к царствующему в хребтах спиною. Царствующие непочтительных наказывают.
Сердце радовалось – пришел! Как же он все-таки учуял, что его хотят видеть?
– Я его видел, – сказал Агей деду.
– Без ружья? – у Виталия Михайловича даже руки опустились. – Ты ходил к нему без ружья?
– Но ведь это Агей.
– А если это был его тезка?
– Нет, – сказал внук. – Это был Агей.
Он поднял тарелку и выпил бульон через край.
– Ты опять куда-то?
– К синему камню.
– Ладно, – согласился дед. – Только быстро. Пограничники звонили: машина вышла от них полтора часа назад.

Небо, глядя на Землю, как она творит горы и долы, моря и реки, деревья и травы, из одной только радости видеть чудо творения из сини своей да из облаков выслепило всего один камень – лазурит. Ну, конечно, не удержало, уронило, и одна частица сотворенного небом камня – синее око, величиной с хороший автобус, – ухнула всего-то в полутора километрах от станции гляциологов, или попросту от домика, в котором жили ученый человек Виталий Михайлович и его внук Агей. Впрочем, случилось это несколько раньше, чем люди начали заниматься изучением ледников.
Открыл камень Агей. А потом они с дедушкой закрыли открытие.
Виталий, Михайлович о науке был очень высокого мнения, а вот в разумности человечества сомневался.
1 2 3 4