Я занесу вас в списки кандидатов и, как только что-нибудь изменится, непременно сообщу вам.
В военных ведомствах признавались:
— На сей раз мы не будем набирать пушечное мясо. Слишком памятен урок тысяча девятьсот четырнадцатого года, когда мы бросили в бой цвет нации. Страна до сих пор испытывает на себе последствия этих ошибочных действий.
— Но я не цвет нации, — возражал Гай. — Я обычное пушечное мясо. У меня нет иждивенцев, и я не какой-нибудь редкий специалист. Важнее всего то, что я старею. Я готов к немедленному употреблению. Вы должны сейчас брать тридцатипятилетних, а молодым людям предоставить возможность завести сыновей.
— Боюсь, что официальный взгляд на этот вопрос совсем иной. Я занесу вас в списки кандидатов и прослежу, чтобы вам сообщили, как только что-нибудь изменится.
В течение нескольких следующих дней имя Гая заносилось во множество списков кандидатов, а его немногие способности и личные качества суммировались и подшивались в секретные досье, в которые никто так и не заглянул в течение всех последующих долгих лет.
Англия объявила войну, но это не внесло никаких изменений в реакцию на просьбы и письма Гая и в его беседы с адресатами писем. Бомбы на Англию еще не сбрасывали. Никаких воздушных десантов, отравляющих газов или обстрела еще не было. Единственное, что происходило, — люди в затемненных городах ломали себе кости. И только. В клубе «Беллами» Гай оказался одним из членов большой группы подавленных и отчаявшихся людей старше его по возрасту, которые были на военной службе — бесславно — во время первой мировой войны. Большая их часть пошла в окопы прямо со школьной скамьи и потратила остальные годы своей жизни на то, чтобы забыть грязь, вшей и оглушительные звуки взрывов. Им было приказано ждать приказа, и они уныло рассуждали о различных скучных должностях, ожидающих их на железнодорожных станциях, в доках и на перевалочных пунктах. Лед тронулся, но они остались на мели.
Началась оккупация Польши. Но охватившее Гая бурное негодование не встретило никакой поддержки со стороны старых солдат.
— Э, дорогой дружище, нам вполне достаточно собственных хлопот. Не можем же мы воевать со всем миром.
— А зачем тогда воевать вообще? Если единственное, чего мы желаем, это процветание, то даже самое невыгодное соглашение с Гитлером предпочтительнее победы в войне. А если мы уже так заботимся о справедливости, то русские виноваты не меньше немцев.
— Справедливость?! — восклицали старые солдаты. — Справедливость?!
— К тому же, — сказал Бокс-Бендер, когда Гай заговорил с ним на тему о войне, которая, казалось, никого не интересовала, кроме самого Гая, — наша страна ни за что не захочет этого. Социалисты дико вопили против нацистов целых пять лет, но в душе они все пацифисты. Если у них и была какая-то доля патриотизма, то только в пользу России. Если мы погонимся за справедливостью, то снова получим всеобщую забастовку, и это приведет страну к краху.
— Тогда за что же нам, собственно, воевать?
— О, мы должны воевать, дорогой друг! Социалисты всегда считали нас прогитлеровцами, бог его знает почему, правда. Оставаться нейтральным в отношении конфликта в Испании было не так-то легко. Живя за границей, ты не видел царившего здесь возбуждения. Положение было очень щекотливое, уверяю тебя. Если мы будем сидеть сейчас сложа руки, в стране начнется хаос. Что нам действительно нужно теперь, так это ограничить и локализовать войну, а не расширять ее.
Заключением всех этих дискуссий была темнота. Обескураживающая ночная тьма сразу же за дверями клуба. Когда подходило время, то и старые солдаты, и молодые солдаты, и политики — все собирались маленькими группками, чтобы идти домой вместе. Гай всегда находил попутчика к своему отелю, всегда подворачивался какой-нибудь друг. Но в душе Гай был одиноким.
Он слышал, как шептались о таинственных департаментах, обозначая их только первыми буквами, говоря об их сотрудниках: такой-то, из органов. Туда, по-видимому, попали такие люди, как банковские работники, профессиональные картежники, сотрудники нефтяных компаний. Но не Гай.
Как-то он встретил знакомого журналиста, который бывал в Кении. Этот человек, лорд Килбэннок, вел в последнее время отдел светской хроники в газете; теперь он ходил в форме военно-воздушных сил.
— Как тебе это удалось? — спросил Гай.
— Гм, довольно постыдным путем. Есть один маршал авиации, жена которого играет в бридж с моей женой. Ему всегда очень хотелось попасть в клуб «Беллами». Я выдвинул его кандидатуру. Отвратительнейший тип.
— И что же, он пройдет?
— Ни за что! Об этом я уже позаботился. Три голоса «против» гарантированы. А из военно-воздушных сил он меня уже не выгонит.
— А что ты делаешь на службе?
— О, занятие тоже довольно постыдное. Я — так называемый сопровождающий офицер. Показываю американским журналистам наши базы истребительной авиации. Но скоро я подберу для себя что-нибудь получше. Главное — это надеть форму; когда на тебе форма, можешь начать продвигаться к цели. Сейчас ведь идет необычная война. Если ты зачислен в кадры, перед тобой много возможностей. Я вот, например, подумываю об Индии или Египте. Куда-нибудь, где нет этого проклятого затемнения. Позавчерашней ночью моего соседа по дому стукнули по голове свинцовой дубинкой прямо на лестнице. Мне это, признаться, не очень-то нравится. Я побаиваюсь. Ордена мне ни к чему. Я хочу, чтобы обо мне думали как об одном из симпатичных людей, вышедших сухими из воды. Пойдем выпьем, дружище.
Так проходили почти все вечера. Каждое утро Гай просыпался в своей спальне в отеле все более и более озабоченным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39