Живет в Бруклине. Там, как и в Гарлеме, сплошь – цветная публика… Нет. Это я просто так сказала, у меня к чернокожим прекрасное отношение. Прекрасное. Правда, друзей среди них как-то не заимела. Ну, воленс-неволенс приходится кое с кем общаться, но вообще-то, по секрету говоря, мне кажется, что у них у всех ущемленное самолюбие. С ними всегда надо улыбаться. Это надоедает. Ладно, не буду о цветных, вы никогда не поймете Америку, тут надо долго жить, чтобы разобраться хоть в чем-нибудь… Я говорила о своем знакомом художнике, да? Так вот. Однажды он пригласил меня в одно веселое заведение, это рядом с моим домом. Живу тут много лет, а вот не знала, что ресторанчик этот существует совсем рядом, тут… Я забыла, как это называется по-английски, чертов язык, а по-нашему это – «Погребок Черепахи Тортиллы» или просто «Погребок Тортиллы». Ну, что-то в этом роде. И мне там ужасно понравилось! Там так весело! Каждый вечер, независимо ни от чего, по-настоящему весело! И я стала бывать там ежевечерне. У меня был тяжкий период времени, черная полоса… К тому же – рядом с моим домом, не надо тратиться на такси… Да, вы заметили, что мой дом, по-русски говоря – дом творческой интеллигенции? Кстати, моя студия – предмет зависти всей русской эмиграции в Нью-Йорке… Потому что у меня замечательный дом. Тут живут поэты, музыканты, актеры, художники и… прочая шантрапа. Как-нибудь я свожу вас на нашу крышу, оттуда виден весь Манхэттен, как на ладони… Тот самый писатель, что приезжал на днях из России и который хочет в угоду своего чудовищного замысла в финале романа заставить меня плакать, так вот, он вышел пьяный на крышу, увидел Нью-Йорк и, икнув, сказал: «Да-а-а-а… Какой, однако, у вас фе-не-ше-бель-ный дом!» Фенешебельный, понимаете? О, эти мне писатели из России! (Хохочет. Смотрит на себя в зеркало). И с чего это я должна плакать? Ну так вот. «Погребок Тортиллы находится рядом с моим домом и мне, отправляясь туда, не надо было тратить деньги на такси… Да, кажется, я уже вам это говорила? У меня нет своей машины. Это убийство – иметь в Нью-Йорке машину. Когда я приехала сюда пятнадцать лет назад, у меня был – ну, муж-не-муж, любовник-не-любовник – короче говоря: друг, с которым мы коротали вместе первые счастливые эмигрантские денечки… (Смеется). Он тоже был эмигрант. Была у нас с ним машинешка, гробина дешевая такая, что-то вроде «Запорожца»… Ужас! Я все время, с этой машиной, думала: «Сейчас меня оштрафуют за превышение скорости, сейчас – за то, что припарковалась не там, где надо, сейчас – еще и еще за что-нибудь…» Да провались ты! Никаких денег не хватит! Черт их разберет – где надо, а где не надо парковаться… Да и, честно говоря, лично мне иметь машину – страшновато… Потому что я могу покурить чего-нибудь или выпить лишку, а потом – не случайно, а нарочно – врезаться в какую-нибудь стенку… Просто так. Иногда находит затмение, знаете ли, молодой человек, да… Хотя я – я очень хочу жить, жить… И буду жить. (Смеется). К тому же с этой вонючей машиной я не могла спать по ночам. Ни одной ночи! Он, муженек мой, фуфло эдакое, он просыпался через каждые полчаса в холодном поту, бежал вниз, проверять наш «аппарат»! Вдруг выяснялось, то колесо украли, или стекло украли, или вообще ее к едрене фене украли, угнали… Да провались ты! Масса, масса проблем!
Пауза.
Ноу, сори. Я хотела сказать: «Масса неприятных ситуаций.» Как бы вам объяснить разницу… Когда «ого-го!» – это в Америке проблемы, а маленькие сложности – это ситуация. Когда не знают, что придумать, как решить – это проблема. Ну вот, с этой екарной машиной была одна «ситуация» – продать ее, что мы, наконец, и сделали… Это было давно, это было неправда, это было в те далекие черные и белые дни, когда я только приехала сюда – не могу без дрожи вспоминать то время! Это было тогда, когда я, глупая, думала, что если ты при машине, то это – престижно… Туфта. Вон, самый задрипанный америкашка на улице – миллионер и – наоборот… Но к чему я это говорю? Не знаю… Простите… (Что-то поет, смотрит в зеркало, красится). Какое замечательное кресло, скажите? Я очень люблю его. Мое кресло, ты слышишь меня? Я люблю тебя! (Осторожно погладила кресло рукой). Наверное, оно ужасно дорогое. Но я не покупала его. Мой знакомый, тот, который похож на вас, нашел его на помойке. Да, да, на улице, совсем недалеко от моего дома. Однажды вечером мы шли с ним по двадцатой и на углу восьмой авеню увидели это кресло. Оно одиноко стояло у мусорного бака. Патрис перевернул его и понес на голове. Мы с ним хохотали, как сумасшедшие. Пугая редких ночных прохожих, пошли к моему дому… Когда Патрис уставал, он ставил кресло на тротуар, садился в него, а я ему на колени. Мимо шли люди, а мы сидели в кресле, прижавшись друг к другу… Замечательное было время…
Пауза.
В Нью-Йорке много чего можно найти на помойке. Тут выкидывают компьютеры, телевизоры, магнитофоны, столы, стулья – все, что хочешь… Я знаю людей, которые ничего не покупают, все находят на помойке… Вам не понять нас, американцев…
Пауза.
Ко-па-ка-ба-на…. Ко-па-ка-ба-на…
Пауза.
Мне часто снится отец. Он давно умер. Он воевал на фронте и у него была изувечена правая рука. Указательный палец был коротким, с одной фалангой… И вот мне снится сон, что я сижу в Ленинграде, дома, на кухне за столом, а отец – напротив меня. Молчит, молчит, молчит, а потом вот этим обрубком пальца манит меня к себе. И вот так мы сидим молча – долго-долго, а он все приманивает и приманивает меня этим обрубком пальца… Мол: иди, иди сюда. А я сижу – не двигаюсь, не могу пошевелиться от страха…
Пауза.
Этот сон я видела уже раз двадцать….
1 2 3 4 5 6 7