выжила, но осталась инвалидом на всю жизнь. По крайней мере, так писали. Еще сообщали, что перед этим Лена успела загнать в вену немалую дозу морфия и проглотить кучу таблеток. Одноклассники гоготали, вспоминая приятные вечера, проведенные с Леночкой в ее квартире на ее роскошной кровати, смаковали интимные подробности и хвастались, кто сумел больше — цифры у всех выходили астрономические.
Я слушал их долго и внимательно, а потом не выдержал, растолкал и дал в глаз главному рассказчику, Петьке Дарову. Даров кинулся на меня с кулаками, а я повалил его на пол, но придушить, как в мечтах, не успел, потому что нас разняли. Меня друзья Петьки в воспитательных целях уронили на пол и пару раз случайно наступили на спину, отчего хрустел, прогибаясь, позвоночник.
Потом, избитый, я сидел в самом углу банкетного зала в гордом одиночестве, потягивал шампанское из фужера и угрюмо поглядывал на танцующие пары. Выпускной бал близился к концу, диджей ставил только медленные танцы, и я смотрел, как пьяные парни обнимают и неумело ведут окосевших от алкоголя одноклассниц, и я кривился, потому что воняло потом и противными терпкими духами. А может быть, все было не так. Может быть, было радостно и грустно оттого, что школьные годы позади, но в ту секунду я злился на Дарова и его друзей, и бал виделся в черном свете.
Ко мне подсела Машенька Карпова.
Она аккуратно оправила нарядное синее с блестками платье, пальчиками провела по завитым волосам и потупилась. В груди у меня потеплело, но все равно я злился, а она прошептала, ковыряя тонким пальчиком липкую от пролитого шампанского столешницу:
— Кир, ты как?
Я вспоминал ботинок проклятого Дарова у собственной физиономии, поэтому ответил невпопад:
— Маша, выйдешь за меня замуж?
— Я думала, ты до сих пор любишь эту… Лену, — ответила на полном серьезе Маша, а потом, спохватившись, густо покраснела, опустила глаза и скромно улыбнулась.
Я поперхнулся. Оказывается, про нас с Леной гуляли сплетни; быть может, сама Ленка рассказала девчонкам что-то, разозленная моим отказом?
— Нет, — ответил я.
— Да, — сказала Маша.
— Что «да»?
— А что «нет»?
Издеваешься? — буркнул я.
— Выйду. — Маша посмотрела на меня серьезно, с такой необычной, «взрослой» серьезностью, которую я в ней до сих пор не замечал, а теперь заметил и, немало удивленный этим фактом и в восторге от новой взрослой Машеньки, сказал:
— Ты родилась восьмого апреля, правильно?
— Восьмого, да. Запомнил? — Маша обрадовалась. Я хотел сказать ей правду, что у меня появилась особая способность, но вместо этого пробормотал:
— Нет. Просто у тебя в глазах живет апрельская весна.
Фраза вышла глупая, как и сама ситуация, но Маша обрадовалась еще больше. Она подсела ко мне и обняла, уткнувшись носом в мое плечо, а я гладил ее завитые волосы и шептал:
— Маша, для тебя ведь главное не секс, не походы на кладбище, а чистая и непорочная любовь, правда?
— Чего?
— Я сказал, что люблю тебя.
Воспоминания закончились, и в голове, выветренные парами никотина, исчезли последние мысли, поэтому я, вздохнув, вернулся к работе.
Курицу положил у бухгалтеров в портативный холодильник. Начальница счетоводов рассеянно кивнула в ответ на просьбу посторожить птицу и ничего не сказала, потому что бухгалтеры сводили годовой баланс и им было не до меня.
В кабинет я вернулся одновременно с Мишкой, который как раз вышел из курилки и, жизнерадостно выписывая кренделя, прогуливался по коридору.
— В чем дело, Кирюха? — весело поинтересовался Шутов, хлопая меня по плечу.
Я пропустил его в комнату, а сам зашел следом и зачем-то запер дверь на ключ. Сказал не оборачиваясь:
— Погляди на монитор.
— А что там?
— Ты погляди.
— Зачем?
— Мать твою, Шутов, ты можешь не задавать идиотские вопросы, а просто посмотреть?
Я оказался прав: для кого-то сегодняшний день оказался на порядок хуже моего.
Мишка долго не хотел верить, но все равно продолжал разглядывать фотографию дочери на экране, касался монитора и быстро убирал руку, словно вместо монитора у меня была змея.
— Лерка? — прошептал Шутов, и лицо его стало серым, а волосы будто в один миг поседели.
— Я не хотел говорить тебе, — сказал я тихо. — Сначала подумал, что обознался; но ведь это она, правда? И день рождения у нее семнадцатого июля, верно?
— Шестнадцатого, — севшим голосом поправил Миша.
— Валерия, его шестнадцатилетняя дочь, обнаженная — снимок был из категории «любительский домашний», — улыбалась с монитора. За спиной у нее стояла старая пружинная кровать с древним — в двух местах пружины торчали наружу — матрацем. Кирпичную стену за кроватью украшали ковер с вышитыми красными и коричневыми цветами и глянцевые плакаты с порномоделями.
— Невозможно, — мямлил Мишка. Спесь сошла с него, и улыбка тоже куда-то девалась.
— Я могу и стереть данные по сайту, что сохранились в базе данных, — проникновенно обещал я. — Но надо сделать так, чтобы Лера больше никогда не выставляла свои фотографии… и убрала эти… она не просто твоя дочь, ей нет шестнадцати!
Миша провел ладонью по сенсору, щелкнул по страничке, закрывая ее, и сказал тихо, но с угрозой — впрочем, я его понимал и совсем не обижался:
— Кир, я попрошу тебя всего один раз, только не принимай близко к сердцу, хорошо? Ты отличный парень и все такое, но больше никогда не открывай фото моей дочери. Не смотри на нее… такую. Ну там сочини кокку на тему, что она редкостная уродина, и повторяй его все время или еще что. Только не смотри. Надеюсь, ты не сохранил фотографию на диске? Я помотал головой.
— Молодец! — Голос Шутова дрожал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115