В приоткрытое оконце в дальнем конце вагона врывался холодный ветер. Надо было встать и закрыть окно, но мне было лень подниматься, а Игорь не обращал на сквозняк никакого внимания. За один вечер, да что там вечер — за час от моего друга осталась жалкая развалина, слабое подобие человека, которым он когда-то был. Нет, не смерть матери убила Игоря, его убила неспособность правильно отреагировать на смерть.
«Ничего, — сказал я себе. — Я спасу тебя, Игорек».
— Лиза, — ответил Игорек и сухо кашлянул в пространство.
На бомже, который спал на сиденье напротив, шевельнулась газета. Передняя полоса задралась, и с минуту перед глазами мелькал заголовок «Мясной кризис закончится в новом году! Прогнозы ясновидящих и министров».
Я подавил желание подойти к бомжу, чтобы проверить, есть ли у него на груди жук-скарабей, исходящий миазмами.
Бомж беспокойно зашарил рукой, поправил газету и закряхтел, устраиваясь удобнее.
— Как это? В клюве сигарету не удержишь.
— Я прикуривал и выдыхал дым на нее. Лизе нравится запах, ей-богу, не вру. Ее к куреву старый хозяин, ну тот фермер, приучил. Он куряга со стажем; пачки две в день убивает, если не больше. А окурками их же потом и кормит.
— Кур?
— Да нет, свиней. Он еще и свиней разводит, я разве не говорил? А мы их едим. Окурки эти. Свиные. Мы — то, что мы едим. В данном случае: бычки, долбаны и окурки. Ходячий, мыслящий рак легких.
— Фу-у…
— А ты думал!
Я спросил:
— Не боишься ехать за город? Говорят, тут мясные банды орудуют. Опасно.
— Здесь они не орудуют. Они за трассой черные дела свои творят. Уж я-то знаю, на продуктовом заводе все-таки работаю.
— Чем вы там занимаетесь, на заводе?
Он пожал плечами:
— Скупаем продукцию у фермеров. Развозим по магазинам. Храним. Выписываем продуктовые карточки. Обеспечиваем охрану фермерских хозяйств. Контролируем жизнь города, если на то пошло.
За стеклами вагона горела тысячью огней темно-синяя ночь; иногда мелькали отблески городских дискотек, разноцветные лучи которых уходили в небо и там высоко высоко чертили крест-накрест прямые. Прямые напоминали мне выстрелы, а небесное одеяло — бездонную яму со звездами на самом дне. Хотелось открыть окно и прыгнуть вверх, в эту самую яму. Лететь и уворачиваться от лучей-трассеров. «Впрочем, — подумалось мне, — я и так сейчас лечу в яму; стержень, позволяющий управлять собственной жизнью, переломился пополам, и теперь меня несет судьба: „настоящий“ друг Мишка, настоящий друг Игорек, настоящий… сосед Лешка. А еще глюки-видения, мать их за ногу…»
— Я все-таки ответственен за то, что случилось с Шутовым, — сказал я. — Если бы я не показал ему тот снимок, если бы уладил все по-хорошему: поговорил бы с Лерой самостоятельно, например… может, все разрешилось бы. Виноват ли Панин или Михалыч — неважно. Именно я дал первоначальный толчок этому делу. Шутов ушел с работы раньше. Может, он застал дома жену и Михалыча. Возможно, самостоятельно ринулся к Семену домой, а у того в гостях были дружки, которые и отметелили Мишку.
Я замолчал, собираясь с мыслями, и именно в тот миг понял, что Шутов завтра умрет. Получилось само собой, мысль сверкнула молнией; как тогда, когда я впервые определил возраст, когда увидел, что школьной проститутке Леночке всего семнадцать лет.
Представил Мишку. Увидел и его смерть. Завтра. Нет, уже сегодня. В семь утра. Плюс-минус час.
Солнечный зайчик карабкается к Мишкиному носу. Шутов делает последний вдох и…
Меня как током ударило. Я вздрогнул. Организм не выдерживал, меня затошнило. Чтобы успокоиться, я задышал ровно, глубоко и часто. Свежий воздух помог, но голова все равно кружилась. Игорь произошедшей со мной метаморфозы не заметил. Продолжал сидеть бледный и глядел в одну точку.
Я посмотрел на него с некоторым страхом, но ничего не увидел. Ну то есть видел, что день рождения у Игоря приключился такого-то числа и года, но когда умрет — не знал. А вот Мишкин день смерти почувствовал. Да еще так отчетливо и ясно. Почему? Быть может, показалось?
— Левобережье, — объявил голос по радио; даже сквозь помехи прорывались печальные нотки; голос и его обладатель хотели домой — в теплую постель, к таинственному экрану телевизора и бутылке с водкой.
— Нам пора. — Я толкнул Игорька в бок. — И брось раскисать, вернем мы тебе кровотечение и температуру под сорок тоже вернем. Не боись!
— Глупо как-то. — Он ухмыльнулся, и на миг проглянул тот, прежний Игорек. — Носишься со мной, как с младенцем, Кирга. Из-за ерунды… вроде.
— Бывает, — согласился я и поднялся. — Как «га» будешь уравновешивать?
Монорельс тормозил.
— Хм… Киркя?
— Тьфу…
Сойдя с платформы, мы пару минут притопывали на месте и привыкали к местному климату. В Левобережье было гораздо холоднее, чем в городе.
Нас, подпрыгивающих на мерзлом асфальте, освещал унылый желтый фонарь, а в соседнем круге света стояла черная «волга». В машине тихо гудел мотор, а за рулем сидел водитель. Он курил через окошко и не обращал на нас никакого внимания. Сизый дымок ветерок относил в сторону, за кусты. За кустами виднелись темные одноэтажные домики; редкими, через три окна, желтыми и белыми огнями возвышались над ними старинные «хрущевки». Фонарей было мало, и добрая половина не работала. Рядом с перроном стоял перекошенный синий ларек с пятнами ржавчины на раздувшемся левом боку; стекла в ларьке были выбиты, а часть чугунной решетки сорвана. Рядом стояли пустые водочные бутылки, валялись окурки и мелкие косточки. Скорее всего, голубиные. Предстоящая пешая прогулка по малознакомому поселку не радовала. Игорька, видимо, тоже, потому что он сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115