Он неловко начал листать свою брошюрку.
— Я в особенности застрял вот здесь: «Итак, тяжело вздохнув, могущественный Каэтан…» Я ждал.
— Ну? — спросил я. — И что же могущественный Каэтан сделал?
— В этом-то и проблема, — пожал плечами Полидори. — Я не уверен.
Он протянул листок бумаги, но ветер вырвал его из рук, и я наблюдал, как он, пролетев над кораблем, исчез в волнах.
Я резко повернулся.
— Меня не интересует ваша трагедия, — сказал я. Полидори уставился на меня, его глаза готовы были вылезти из орбит.
— Милорд… — запинаясь, произнес он. — Я действительно думал…
— Нет.
Он захлопал от негодования глазами.
— Вы поэт, — важно заявил он. — Почему я не могу им быть?
— Потому, что я плачу тебе за медицинские исследования, а не за то, чтобы ты тратил время на всякую дрянь.
Я отвернулся и уставился на волны. Полидори что-то бормотал, запинаясь, затем я услышал, как он развернулся и пошел прочь. «Неужели уже поздно отослать его обратно? — думал я. — Да, — решил я со вздохом, — вероятно, поздно».
В последующие дни я с трудом пытался улучшить наши отношения. Полидори был пустой и смешной человечек, но в то же время обладал блестящим пытливым умом исследователя, его знания о границах науки были глубоки. Мы плыли на юг, а я расспрашивал его о теориях природы жизни, о творении, о бессмертии. По крайней мере, в этих темах Полидори проявил себя как профессионал. Он знал о последних экспериментах, исследованиях в области клеток, которые бесконечно воспроизводятся, о потенциале произвольного воспроизведения жизни при помощи электричества. Часто он упоминал тексты, которые я видел в библиотеке паши. Я захотел узнать о них побольше. Почему паша так интересовался гальванизмом и химией? Неужели он искал научное объяснение своему бессмертию? Искал ли он принцип жизни — принцип, который смог бы устранить потребность в крови для поддержания жизни? Если дело действительно было в этом, то леди Мельбурн была права — у меня было гораздо больше общего с пашой, чем я мог себе представить.
Один или два раза, как это было в Лондоне, мне казалось, что я видел его. Это всегда было только мимолетное впечатление, и его лицо, как и раньше, имело чахоточный желтый оттенок. И все же я никогда не испытывал того ощущения, которое, как я знал, меня охватывало, когда я находился рядом с существом, подобным мне, и в любом случае я знал, что паша мертв. Я начал расспрашивать Полидори о работе мозга, о галлюцинациях, о природе сна. И вновь теории, выдвигаемые Полидори, были дерзкими и глубокими. Он написал, как он сказал мне, статью о сомнамбулизме. Он предложил загипнотизировать меня. Я рассмеялся и согласился, но глаза смертного Полидори не могли противодействовать моему взгляду. Именно я овладел разумом Полидори. Оказавшись в его снах, я нашептал ему, чтобы он бросил занятия поэзией и оказал должное уважение, которого достоин его хозяин. Когда он пробудился, его реакцией было затянувшееся надолго плохое настроение.
— Черт побери, — выругался он, — вы властвуете даже в моем подсознании.
За целый день он не произнес ни слова и вместо разговоров со мной демонстративно засел за свою трагедию.
К этому времени мы были уже в Брюсселе. Я страстно желал увидеть поле Ватерлоо, где за год до этого произошла великая битва. На следующее утро после описываемого события Полидори достаточно оправился от своего дурного настроения, чтобы сопровождать меня.
— Это правда, милорд, — спросил он, когда мы выехали, — что вам нравится, когда вас называют Наполеоном рифмы?
— Так говорят другие люди. — Я взглянул на него. — Как, Полидори? Только поэтому вы поехали сейчас со мной? Чтоб увидеть меня на Ватерлоо?
Полидори решительно кивнул.
— Конечно, милорд, я верю, что ваша слава великого поэта была неоспоримой долгое время, но я думаю, — он откашлялся, — нет, я уверен, что моя трагедия станет вашим Веллингтоном.
И вновь я рассмеялся, но ничего не ответил, ибо к этому моменту почувствовал запах запекшейся крови. Я пустил лошадь легким галопом. Впереди лежала холмистая равнина, казавшаяся пустынной и тихой. Но да, я вдохнул его снова, этот запах смерти, тяжело висевший в воздухе.
— Это место битвы? — Я обернулся с вопросом к проводнику.
Он кивнул. Я огляделся по сторонам, затем поскакал галопом вперед. Копыта моей лошади увязали в грязи, и казалось, что сквозь эту вспенившуюся грязь сочится кровь. Я подъехал к тому месту, где Наполеон разбил лагерь в день своего окончательного поражения. Сидя в седле, я обозревал эту долину смерти.
Пшеница колыхалась от легкого дуновения ветерка. Мне казалось, что я слышу, как она шепчет мое имя. Я почувствовал, как странная легкость наполняет меня, я поскакал вперед, пытаясь стряхнуть ее. Но грязь под ногами засасывала меня все глубже и глубже. Я пустил коня галопом по полоске травы. Однако грязь все еще просачивалась. Я посмотрел вниз и увидел, что трава окрашена в красный цвет. Куда бы ни ступала нога моей лошади, везде из земли пузырилась кровь.
Я огляделся по сторонам Я был один. Не было никаких следов моих спутников, небо вдруг потемнело и окрасилось пурпуром. Все звуки смолкли — пение птиц, стрекотание кузнечиков, шелест пшеницы. Тишина, как и небо, была холодной и мертвой. Никаких признаков жизни по всей широкой равнине.
Вдруг из-за холма до меня донесся еле уловимый звук. Это была барабанная дробь. Она смолкла, затем сильнее, чем прежде, раздалась вновь. Я направил туда своего коня. Бой барабана стал убыстряться. Когда я взбирался на холм, дробь, казалось, эхом отдавалась в небесах. Достигнув вершины, я остановил лошадь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105