Принял, видно, после смены — со своими-то, в Буе. Не хватило, как водится. Ну и привязался к нам.
– Вы ехали в плацкартном?
– Нет, в СВ мы ехали.
– А как в СВ привяжешься? У вас что — дверь открыта, что ли, была?
– Нет, дверь была закрыта. И даже заперта, по-моему.
– А как же так тогда?
– Сейчас, минуточку… — Белов напрягся, вспоминая. — Как он возник, вошел? Ага! — он вспомнил наконец. — Ну да, конечно! Мы сели, постелились сразу, как поехали, решили спать залечь; день был тяжелый, автобус, очереди в Буе в кассы — шестнадцать часов круговерти… На ногах. Только постелились, я уже на обоих рукавах штормовки пуговицы расстегнул, как сейчас помню — начал раздеваться. И тут нам в дверь: тук-тук…

* * *
– Кто там? — спросил Борька Тренихин, уже скинувший кроссовки и вот-вот собравшийся лечь.
– Это я, Сенька-поп, — не без юмора ответил бас из-за двери.
– Зачем пришел? — подыгрывая, в тон, спросил неугомонный Борька, и Белову тут же показалось, что Борька в Буе успел перехватить пивка, пока он, Белов, брал билеты до Москвы.
– За красками! — продолжил старинную детскую присказку басовитый голос из-за двери.
– Свои! — решил Борис и, закинув этюдник на багажную полку, отпер дверь.
Однако вместо своего брата живописца в дверном проеме вдруг возник кряжистый мужик лет пятидесяти: косая сажень в плечах, в замасленной спецовке, оранжевая безрукавка путейцев, небрит пару недель, а может быть, и бородат — сказать трудно…
Но главное, что поразило Белова — это его глаза: голубые, бесконечно добрые лучистые глаза на загорелом, смятом морщинами красном испитом лице. Глаза были добрые, но — как это часто бывает — одновременно еще и страдающие…
– Налейте полстакана, мужики. Бога ради. Умираю.
Мужик протянул в купе руку с пустой кружкой. Рука была таких размеров, что эмалированная кружка — армейский стандарт, триста пятьдесят грамм — казалась в его руке кукольной, детской…
– У вас же есть, я знаю…
Эта фраза, отдающая вымогательством, несколько разозлила Белова.
– В этом вагоне, — Белов повторил, подчеркнув еще раз, — в этом вагоне есть выпить в каждом купе, так что ты нам тут не строй экстрасенса.
– Нет, не в каждом купе есть, — ты что? — удивился мужик. — Только в трех. Но они мне никто не нальют. Только вы мне нальете. Я знаю.
– Плохо ты знаешь, — ответил Белов. — Вот у меня, например, выпить нет ну ни капли. Вот так!
– Это так, — согласился мужик. — У тебя, точно, — нет. А у него вот, — он указал на Бориса и, выдохнув, буркнул решительно, как присудил: — У него точно есть!
– И у него ничего нет! — почти злорадно сообщил Белов, но, заметив боковым зрением странную ухмылку, скользнувшую по лицу Бориса, осекся.
– У меня есть, — кивнул Борис. — Я утром в Княжепогосте успел взять, пока ты телеграмму своей Ленке давал.
– Ну, ты друг, называется! — возмутился Белов. — И сидит ведь молчит.
– Да я на Москву, чтоб с приездом, для бодрости чтоб, — извинился Борис, не чувствуя себя, впрочем, особенно виноватым.
– Налей полстакана! — напомнил о себе мужик. — Прошу тебя. Христом-богом прошу…
– Налью, конечно, не вопрос, — успокоил Борис мужика. — Скажи вот только, как ты понял-то, что есть у меня?
– Имею дар. И по глазам я тоже вижу.
– А по глазам не видишь — что есть, ну, что конкретно есть у меня выпить?
– У тебя — коньяк.
– Пятерка! Ну, хорошо — а где? Тут? Тут? Или тут?
– Вон, в рюкзаке. Ты как залезешь — справа. В газете он. В «Вечерней Вологде»… За восемнадцатое августа.
Борька бросился к рюкзаку, извлек бутылку, завернутую в газету. Развернул.
– Да! Точно! Восемнадцатое августа. А это даже сам я не знал! Вот это да! За это и стакан не грех тебе налить! — откупорив, Борька щедрой рукой налил мужику до краев армейскую кружку. — Мочи, давай!
Мужик, выпив залпом, вздохнул. На лбу его выступил крупный пот, взгляд приобрел осмысленное выражение: отпустило и полегчало. Глаза его при этом просто засветились в полумраке купе — стали еще добрей, голубей… Страдание вдруг исчезло в них начисто, уступая место задорному плутоватому блеску, обещавшему бесшабашное веселье, раздолье безудержное.
«Вот навязался-то на нашу шею, — мелькнуло в голове у Белова. — Бориса одного мне будто не хватает за глаза».
– Как же ты это делаешь? — пристал к мужику Борька. — Учился, развивал в себе? Или от природы?
– Имею дар, — скромно ответил мужик.
– А дар чего — ну, в смысле только угадывать? Или, может, еще чего-то?
– Еще чего-то. Тоже. Много. Сам я не знаю. Бездна во мне. До утра не перескажешь.
– Ну, покажи нам что-нибудь еще, — попросил Борис, наливая в кружку грамм сто. — На. Будь так любезен.
– Есть носовой платок? — спросил мужик.
– Отродясь не водилось, — ответил Борька. — А шарфик вот такой — пойдет?
– Пойдет, — кивнул мужик, взяв кружку с коньяком на изготовку. — Ты шарфик в середине завяжи узлом… Покрепче. Так! Крепко затянул? Теперь возьми его узлом в кулак, как будто узел хочешь спрятать. И держи покрепче узел.
Борька крепко сжал узел. Снизу и сверху сжатого кулака свисали свободные концы шарфика. Мужик протянул свою ручищу, свободную от кружки, взял двумя пальцами свободный конец шарфика, слегка потянул и безо всякого труда протянул сквозь сжатый Борькин кулак весь шарфик. Узла на шарфике как не бывало.
– Почувствовал чего? — поинтересовался мужик.
– Нет. Просто как живой он вылез, — честно признался Борька.
– Ага, — удовлетворенно кивнув, мужик принял свои честно заработанные сто грамм.
– А вот давай теперь я тебе фокус покажу! — неожиданно загорелся Белов. — Борьк, достань карты.
– Точно! — оживился Борис. — Этим ты сейчас его удивишь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20