Там, где в плечо попал первый, не видный мне снаряд Тейта, все онемело: были повреждены мышцы, и рука едва двигалась; эта сторона тела немела с каждой минутой.
Тогда я попытался определить направление течений. Может быть, я сумею, цепляясь за край плота, сойти в воду и, не выпуская его из рук, толкать плот, работая ногами? И таким образом вывести его в благоприятствующий мне поток? Я попытался осуществить этот план, и он чуть было не привел к моей гибели. Когда соленая вода попала в рану на ноге, боль была столь пронзительной, что я чуть не упустил плот, тем более что я не мог как следует за него держаться. Плот встал на дыбы, моя здоровая рука соскользнула, и меня накрыло волной.
Когда я вынырнул, я был в трех футах от плота, который затем швырнуло назад ко мне, но с большей силой, чем точностью. И хотя его возвращение все же дало мне возможность на него вскарабкаться, он сильно ударил меня в грудь. Я пробрался на середину плота и был благодарен, что могу растянуться на досках ничком в надежде, что волны не сбросят меня с этого моего коня.
Несколько минут я лежал так, пытаясь оценить свое состояние. Ни одна из моих ран не была смертельной; некоторые – я был уверен в этом – станут причиной для беспокойства. (Одна из них причиняет мне боль до сих пор, особенно когда наступают холода).
Мое психологическое состояние было тяжелее, чем физическое. Я попал в необычайно серьезную переделку, окончившуюся неудачей; мои товарищи оказались в ужасающих обстоятельствах; а теперь меня уносило волнами в открытое море в неизвестном направлении; я же никак не мог воздействовать на ситуацию, в которой очутился. Мне кажется, это не будет не по-мужски, если я признаюсь, что, когда я соизмерил сложившуюся ситуацию и тяжесть собственного провала, я разрыдался.
От горя я погрузился в какой-то ступор. Я лежал без движения – как долго, не могу сказать и сегодня. Возможно, даже несколько часов. Солнце, казалось, пылало прямо мне в спину, а море стало странно спокойным.
Со временем плот стал понемногу погружаться, и теперь плыл дюйма на три под поверхностью воды. То и дело меня обдавало волной, и каждый раз соленая вода находила путь в какую-нибудь из ран. Одна из них – на бедре – все еще обильно кровоточила. В ступоре я стащил с себя рубаху, чтобы перевязать рану, и оставил солнцу жечь мою обнаженную спину и плечи. Позже мне пришлось горько пожалеть об этом.
Спустилась ночь, а меня все несло по воле волн, все дальше от Острова Сокровищ и все дальше от «Испаньолы». Судя по солнцу, я плыл в более или менее южном направлении. Я чувствовал себя все более и более изможденным. Не могу сказать, насколько я сохранил способность чувствовать, но помню, что стало холодно. Это не могло быть неожиданностью: мы все – доктор Ливси и остальные, а позже дядюшка Амброуз и капитан Рид – отмечали контраст между дневной и ночной температурой в этих морях. Но меня это тогда очень удивило. Кроме того, кожа у меня была сильно обожжена солнцем. Меня так трясло в ту ночь, что я пожалел, что не умер.
Новый день принес с собой ту же безжалостную рутину. Жаркие, неумолимые лучи сжигали меня дотла, а после этого меня замораживал холод. Губы у меня распухли, язык выпячивался из-за зубов. Я пытался облегчить положение, ложась то на живот, то на спину или на бок. Никакого облегчения это не приносило. Жажда так ужасно подействовала на меня, что я совершил величайшую ошибку всех потерпевших кораблекрушение: попробовал океанскую воду. Ее резкий вкус вызвал у меня отвращение, а через несколько минут ее проклятая соленость начала свое мучительное действие, и мое состояние резко ухудшилось.

21. Все-таки безопасность

Любопытно, что какие-то состояния, которые мы обычно считаем тяжкими, а иногда и позорными, порой служат к нашему спасению. Здесь я имею в виду то, что мы называем «помешательством». Именно такое состояние, как я полагаю, и овладело мною на том плоту. Ни пищи, ни воды, ни горизонта; вероятно, помешательство было даровано нам Всемогущим, чтобы спасать человека до тех пор, пока не вернется к нему новая надежда. Последнее действие, какое я совершил, насколько я могу судить, было разумным и пришло ко мне из воспоминаний о другом печальном событии, когда казалось, что все пропало. Точно так, как когда-то Израэль Хендс пригвоздил меня к мачте «Испаньолы» кинжалом, пробив кожу на плече, я пригвоздил себя к доскам плота за ткань саржевых брюк широким ножом Тейта, вытащив его из щели между досками, где он застрял.
Таким образом, потеряй я сознание от боли, голода, жажды и гнетущих обстоятельств, я мог хотя бы держаться на поверхности волн.
Из того времени – а я, видимо, пробыл на плоту дней шесть-семь – мне запомнились волны. Запомнилось ощущение обожженной кожи, больно стянутой на плечах, горящих губ, языка, которым невозможно было пошевелить. Запомнились затекшие члены и страшная боль от жгуче-соленых волн, словно специально сыплющих соль мне на раны. Порой мне мерещилось, что чудовища плывут рядом с плотом, стремясь сбросить меня в воду, а порой виделись огромные хлопающие крыльями птицы, спускавшиеся как можно ниже, чтобы заклевать меня и унести с собой, словно падаль. Мне слышались шумы, похожие на музыку: разумеется, это могли быть только крики птиц, что же еще? Или, может быть, песнь глубин?
Если говорить о боли, дольше всего в моей памяти жило ощущение жжения, ведь морская вода плескала мне в глаза, проникала в раны: тогда казалось, что имя этим ранам – легион. Еще мне казалось, что я не могу двинуть ногой, не только той, что была пригвождена к доскам плота, но и той, что была ранена;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104