Учитель, окруженный женой и детьми, — все они были одеты в самую старую свою одежду и горько рыдали, стараясь разжалобить судей, — просил, чтобы с него лучше взыскали штраф.— Но почему он называет такую большую сумму? — удивился Лукиан.— Присяжные должны выбрать то или иное наказание, но назначить сумму штрафа они не могут.— Ах, вот как! Значит, если он попросит малого штрафа, его наверняка приговорят к изгнанию?— Именно так.Алексид обрадовался, когда был оглашен результат второго голосования. Учителя приговорили к штрафу.— Но, конечно, — заметил Лукиан, — его школе конец. Какой же человек пошлет своего ребенка учиться у полоумного?Выйдя за ограду, они встретили отца Лукиана. Он сказал, что голосовал за штраф.— Видишь ли, — пояснил он своему негодующему сыну, — этот учитель, в конце концов, мелкая рыбешка. Судили его только для того, чтобы посмотреть, как настроен народ.— Значит, — спросил Алексид, и сердце его сжалось, — будут и еще обвинения в богохульстве? Против… против других людей?— Этим давно пора заняться. Надо же как-то ограждать вас, незрелых юнцов. А в наши дни болтают много всякой опасной чепухи. Свобода речей — вещь, конечно, прекрасная, но… — Он пожал плечами. — Тут нужна большая осмотрительность. Эти преступления не похожи на обычные. Все зависит от настроения народа, а оно переменчиво. Мы можем взяться за опасных смутьянов, только если будем заранее уверены, что их признают виновными. Это все очень хитрые молодчики, и если есть хоть малейшая вероятность того, что они будут оправданы, то уж лучше вовсе их не трогать — меньше будет вреда.— Будем надеяться, что это дело послужит предостережением для остальных, — заметил Леонт. — Мне не по душе, когда людям препятствуют высказывать то, что они думают, но…— Нет, еще нескольких таких обвинений не миновать, — заверил их отец Лукиана. — Кое-кто ждет не дождется проучить этих умников! — Он даже причмокнул от удовольствия.А Алексид с ужасом представил себе, что пред гелиэей стоит Сократ — перед пятьюстами присяжных, столь же самодовольных и глухих ко всему новому, как отец Лукиана. А ведь Сократ не станет просить о милосердии. Если уж он предстанет перед судом, его ждет изгнание, а то и смерть. Глава 11ДЯДЮШКА ЖИВОПИСЕЦ
— Я просто не знаю, Алексид, что с тобой делать!Леонт был очень рассержен. Он бросился на ложе рядом со столом, на котором был накрыт ужин, но не прикоснулся к еде. Его жена, Ника и Теон, почувствовав в воздухе бурю, замерли на своих табуретках. Алексид, который учился есть в полулежачем положении, как полагается взрослым мужчинам, приподнялся на локте и с беспокойством посмотрел на отца.— Не понимаю, на что ты тратишь свое время! Во всяком случае, не на атлетические упражнения.— Я много гулял, отец, и купался, и…— Он вовсе не бездельник, — заметила мать. — Но не могут же все наши сыновья отличаться на состязаниях.— Я этого и не требую! — Леонт наконец с неохотой принялся за еду.Скупо освещенную маленьким светильником комнату наполнили аппетитный запах жареной свинины. Они не слишком часто ели мясо, но сегодня ради праздника был принесен в жертву поросенок. Берцовые кости и немного жира были сожжены на алтаре, лучший кусок отдан жрецу, все остальное попало на кухню. «И надо же было, — думала мать, — чтобы Леонт именно сегодня вечером повстречал этого человека! Такой вкусный ужин — и никого он не радует!»— Я давно уже не надеюсь, что Алексид когда-нибудь прославится как атлет, — продолжал Леонт, — однако я полагал, что и он по-своему станет украшением нашей семьи. Но я, кажется, ошибся.— В чем же я провинился на этот раз?— В чем ты провинился на этот раз? Не смей мне дерзить, мальчишка!— Прости, отец, я не хотел…— В дни моей юности мы не смели задавать вопросы старшим. Мы помалкивали, пока нас не спрашивали. Ты набрался этих привычек от людей вроде Сократа. Наверно, ты опять вертишься около него, хотя я тебе давно это запретил!— Нет, отец! — с негодованием ответил Алексид.Не раз, завидев Сократа и его друзей на рыночной площади или в гимнасии, он готов был нарушить запрет, но привычка к послушанию всегда брала верх.— Сократ? — с интересом спросил Теон. — Это тот старик, который всегда богохульствует?— Да! — сказал Леонт.— Нет! — одновременно с ним воскликнул Алексид.Случись это в другое время, оба они, наверно, рассмеялись бы, но теперь только обменялись гневными взглядами.— А! — понимающим тоном произнес Теон. — Значит, он… этот… вменяемый богохульник.— Не вмешивайся не в свое дело, Теон! — Голос Леонта, однако, не был строгим: Теон недавно выиграл состязание в беге, и отец пока смотрел на его выходки снисходительно.Он снова повернулся к тому сыну, чье поведение радовало его гораздо меньше:— Только что по дороге домой я встретил Милона.— Я слушаю, отец.— Он говорит, что ты пропускаешь занятия, готовишь упражнения кое-как, на занятиях сидишь с отсутствующим видом, дерзишь ему.— Никогда не поверю, что Алексид может дерзить, — вмешалась мать. Хотя, конечно, Милон ему не нравится.— Ну, а если ему скучно, — сказала Ника, зардевшись от собственной смелости, — значит, Милону следовало бы учить более интересно.— Ты кончила? — спросил Леонт, сердито хмурясь. — А теперь пусть он сам говорит. Я послал его к одному из прославленных афинских софистов именно для того, чтобы он научился говорить сам за себя.— Может быть, он и самый прославленный, но уж никак не самый лучший!— не сдержался Алексид. — Милон просто напыщенный краснобай и обманщик. И, что еще хуже, каждый год он плодит все новых точно таких же краснобаев и обманщиков — скоро от них в городе тесно станет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59