– Довела она меня, Захар! Тут и так все кувырком, вся жизнь бешеным наметом пошла, того и гляди, башку сломишь…
Петр жутковато скрипнул зубами и, подняв рукав шубы, ударил кулаком по колену. Вскинув на Важенина помутневшие глаза, спросил:
– У тебя вино есть?
– Нет. И ежели нашлось бы, так все равно не дал бы, – решительно заявил Захар Федорович.
– Почему?
– Эпитемью на тебя накладываю.
– Больно уж строго…
– Без шуток говорю. Нельзя тебе сейчас пить.
– А я хочу, – упрямо твердил Петр.
– Еще чего-нибудь натворишь, – сказал Важенин.
– Ну ладно. Ты меня прости. Я поеду.
– Никуда я тебя не пущу и пить не позволю. А ежели будешь артачиться, вызову сотских и приму надлежащие меры…
– Сотский, десятский и двое понятых, – на мотив песни «Ухарь-купец» пропел Лигостаев. – А ты попробуй разок! – добавил он с задорной усмешкой.
– И попробую… Знаешь что: ступай выпрягай коня и приходи сюда. Степка нам самовар поставит и коров твоих подоит. А хочешь, всем гамазом к тебе пойдем. А я даже ночевать останусь. Все равно завтра воскресенье. Встанем пораньше и поедем к Тептярскому ерику, посмотрим мою рыбью городьбу, привезем налимов, и Степка такой нам пирог состряпает, за уши не оторвешь! Ну и выпьем маненько… Не дури! Оставайся! Вон, кстати, и моя ватага с разбоя шлендает…
Из сеней доносились громкая возня, ребячий крик, стук салазок, гулкие хлопки веника по шубенкам, громкие окрики Степки.
– Арясину эту куда тащишь, кочерыжка мерзлоносая? Погоди, нос вытру! Мишка, Пельмень корноухий, положи топор на место!
Через минуту, топая замерзшими валенками, напустив в теплую кухню холода, ввалились удалые, розовощекие, глазастые важенинские отроки. Старшему – корноухому Мишке Пельменю было девять лет. Второму, Ваське, прозванному Косолапым, было восемь. Ходил он всегда со стоптанными каблуками, носками внутрь, как истый старый дед-кавалерист, поэтому и удостоился такого меткого прозвища. Младшему было семь. Дома его звали Ильей, на улице прибавляли слово «пророк». Кличка прилипла крепко, но ввиду его святости произносилась в исключительных случаях. Это еще объяснялось и тем, что маленький забияка, когда его так называли, хватал в руки что ни попало и молча обрушивал на голову обидчика.
– Здравье желаем, дядя Петр! – дружно и весело выкрикнули ребята.
– Здорово, дорогие братья-разбойнички! Как рубилось-воевалось, сколько добычи досталось? Как ворогов стерегли, честь артели берегли? – шутливо приветствовал Петр Николаевич эту веселую стайку, похожую желтыми одинаковыми шубенками на теплых красногрудых снегирей.
– Хорошо! Мы, дядя Петр, вашему Ястребу поперечник отпустили и сена дали, – картавя застывшими ртами, вместе отрапортовали Васька Косолапый и Мишка Пельмень.
– Молодцы-удальцы! – поглядывая на краснощеких ребят, похвалил Петр и, вспомнив своего домовитого, смышленого Саньку, тепло улыбнулся одними усами.
– Прокатили бы, дядя Петр! – поглаживая давно обмороженную и отвалившуюся кромку уха, простонал Мишка.
– Эх и проехались бы! – старательно дуя оттопыренными губенками на розовые, застуженные ладони, поддержал его Васька.
– Эх и сторово! – важно прохрипел маленький «пророк». Он до того озяб, что не мог сам стащить с ног закостеневшие валенки. Ему помогала мать.
– Сиди смирно, карась мороженый! – крикнула на продрогшего сынишку Степка. – Слово-то выговорить не может, а туда же – прокатиться.
– Марш! Все на печку! – скомандовал Важенин.
Раздевшись, толкая друг дружку, ребята вскарабкались на широкую русскую печь. Перешептываясь о чем-то, выглядывали оттуда, как остроглазые зверушки. Петр Николаевич смотрел на эти темноволосые головенки с грустным и в то же время радостным изумлением. Он даже забыл, что ему надо прощаться и куда-то уезжать.
– А ты, кум, чего в шубе толчешься? – дернув его за рукав, спросила Степка. Она была без платка и верхней одежды, с двумя толстыми на спине косами, смугловатая, крепкая, тонкая в талии, с кругло обозначенными под зеленой кофточкой грудями. Петр глядел на нее со скрытой тоскующей завистью.
– Мне ехать пора, – сказал он со вздохом.
– А может, останешься?
– Не могу, кум. Прощай.
Лигостаев надел папаху. Волоча по полу кнут, подошел к двери. Возле порога, запахнув полы тулупа, он остановился, ни на кого не глядя, сказал:
– Выйди, кум, на час. У меня есть одно дело к тебе…
– Секретничать начинаете! – крикнула Степка. – Не таитесь, миляги, я все равно все ваши секретики разузнаю! – звонко пропела она и с гордо приподнятой головой ушла в переднюю горницу.
– А мы ничего от тебя скрывать не думаем! – крикнул ей вслед Петр Николаевич. Дело, которое он задумал, было очень для него значительным и важным.
Захар Федорович, накинув на плечи стеганую казачью теплушку, вышел вместе с Петром.
– Ну говори тут, – когда они очутились на крыльце, сказал Важенин. – Я на босу ногу и дальше не пойду.
– Да тут сразу-то не скажешь, – тихонько пристукивая кнутовищем о перила, с глубоким вздохом проговорил Петр Николаевич.
– А когда были одни в доме, чего молчал?
– Дело такое, подумать надо…
– Говори быстрей. Не тяни за душу… А то я замерзну… Жениться, что ли, задумал?
– Избави бог. Что ты, кум! – резко повернув голову, возразил Лигостаев.
– От этого бог избавил одного архиерея, старика Максима Падерина да поповского мерина, – ввернул Важенин. – Тебе еще сорока лет нету, три такие ватажки настрогать можешь… Загорбок у тебя крепкий, сядут – и айда, папаша!
– Не угадал. Этого у меня и на уме уже нет. Знаешь что, я Саньку усыновить хочу, по всей форме, – твердо закончил Петр Николаевич и облегченно распахнул полы длинной бараньей шубы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108