– Конечно же нет! – заверила ее Кейт. – Не думаю, что у Торкила останутся какие-либо воспоминания о вчерашнем.
Позже, когда Торкил вышел к обеду, Кейт убедилась в правоте своего предположения. Он был вял, и глаза его, обычно такие лучистые, слегка затуманились. Он сонно улыбнулся Кейт и сел за стол. Торкил был каким-то необычно покорным и, казалось, не помнил о том, что произошло вчера. На ум ему пришло какое-то воспоминание, он нахмурился и слегка встряхнул головой, словно пытаясь отогнать его от себя. Сэр Тимоти, наблюдавший за сыном с чрезмерным, как показалось Кейт, беспокойством, вдруг поднялся со стула и пробормотал:
– Мне плохо. Я должен пойти к себе. Кто-нибудь, дайте мне руку. – При этом все его тело сотрясала дрожь.
В эту же минуту к нему подскочил лакей, но доктор Делаболь отстранил его и произнес мягким тоном:
– Обопритесь на меня, сэр! Вот так. Вам скоро станет лучше, очень скоро.
Торкил, на лице которого отразилось удивление, тоже поднялся, но леди Брум, оставшаяся сидеть, сказала ему равнодушным голосом:
– Садись, сын мой! Ты ничем не поможешь отцу, все это несерьезно. Он плохо себя чувствует после вчерашнего вечера, но к ужину придет в себя.
Она успокаивающе улыбнулась, и ее оптимистический прогноз вскоре оправдался. Через некоторое время в столовую вернулся доктор. Заняв за столом свое место и взяв нож и вилку, он сказал, что у сэра Тимоти была просто слабость, он дал ему укрепляющее и оставил на попечение камердинера.
Вечер оказался скучным как никогда. Леди Брум думала о чем-то своем, Торкил сидел с сонным видом, и только доктор Делаболь пытался как-то развлечь Кейт. Он предложил ей сыграть в мушку, весело заявив, что в триктрак или в пикет он ей, конечно же, не соперник, но для мушки игрок вполне подходящий. Во время игры он непрестанно подшучивал над Кейт, и ее так утомили его шутки, что она была благодарна тетушке, когда та вскоре после чая сказала, что пора расходиться.
Ночью ничто не нарушило покой Кейт, но на следующее утро доктор заявил, что Торкил чувствует себя неважно, и Кейт осталась без обычной прогулки верхом. И словно в довершение всего, леди Брум предложила ей посетить одну бедную больную, которой ее светлость оказывала покровительство. Они отправились к больной в ландо леди Брум, и Кейт охватила тоска, ей ужасно захотелось вернуться к своей прежней жизни в менее комфортабельных условиях, но зато наполненной делами и заботами. Кейт задумалась нал тем, как долго она сможет выдерживать эту скучную жизнь в Стейплвуде, но было очевидно, что леди Брум не собиралась ее отпускать раньше осени и что она даже не догадывалась о том, что Кейт в ее доме безумно скучает. Кейт начала понимать, что у ее тетушки бедное воображение – ей самой не было скучно в Стейплвуде, и она не могла понять, как кто-нибудь (а в особенности ее бедная племянница) мог по своей воле уехать отсюда. Тетя окружила Кейт роскошью, одела в самые дорогие наряды, завалила подарками, и хотя она и отвергала всякие проявления благодарности со стороны племянницы, но, по всей видимости, подсознательно надеялась, что Кейт отблагодарит ее восторженным обожанием.
Кейт была благодарна тетушке, но полюбить ее не могла. Несмотря на доброту и великодушие, в ней было что-то отталкивающее. Кейт уже давно поняла, что под личиной доброты скрывается холодная и расчетливая натура. Она часто вспоминала слова, сказанные ее отцом о своей сестре: о ее тщеславии и о том, что она готова на все, чтобы претворить в жизнь свои честолюбивые замыслы. Но он говорил об этом шутливым тоном, и в голосе его не слышалось пренебрежения. «Она вышла замуж за Брума из Стейплвуда, – смеясь, однажды заметил отец. – Конечно, это не пэр, но для мисс Минервы Молверн вполне подходит!»
Но папа не знал, что со временем его сестра будет гордиться Стейплвудом и историей рода Брумов, как своим домом и своим родом. По мнению Кейт, эта гордость превратилась у леди Брум в навязчивую идею, Стейплвуд и достоинство Брумов для ее тетушки были превыше всего. Леди Брум однажды отвела Кейт в комнату, где хранились всевозможные документы семейства, и показала их племяннице, и той пришлось восхищаться и поражаться и говорить то, что полагается говорить в подобных случаях. Однако в душе Кейт не испытывала ничего, кроме скуки. Она вовсе не считала, что самая важная вещь на свете – это обеспечить непрерывность рода Брумов, но поскольку тетушка дала ей понять, что для нее это как раз и есть самое важное, Кейт воздержалась от замечаний на этот счет. Одно не укладывалось у нее в голове – как можно уделять столько внимания и заботы поместью, в то время как муж и сын нуждаются в этом не меньше.
У леди Брум только и разговоров было что о Стейплвуде. Она надеялась, по-видимому, что своими рассказами о нем вызовет у Кейт те же чувства, что испытывала сама. Когда леди Брум истощила запасы своего милосердия и присоединилась к Кейт, ждавшей ее в экипаже, она велела кучеру ехать домой и сообщила Кейт, что ничто так не радует ее, как вид ворот у ее поместья и поездка по длинной вьющейся среди деревьев аллее, ведущей к дому.
– Когда я сравниваю свой дом с домами других людей, я понимаю, насколько он лучше их, – просто сказала леди Брум.
Однако Кейт это высказывание показалось таким напыщенным, что она не смогла удержаться от смеха, за что тут же извинилась, сказав, что, по ее мнению, все люди на земле считают свой дом лучше других.
Леди Брум удивленно вскинула брови:
– С чего бы это? Конечно, я не говорю о больших домах, таких, как Четсуорт или Холкхэм например, – хотя, на мой вкус, они очень современны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119