Мне даже пришлось на время покинуть Францию. К счастью, вскоре новый скандал стер память о моем, и Париж опять был открыт для меня. Старая, старая история, Хью. Но я ничего не забыл.
– А он?
– И он также. Правда, в то время он впал в полупомешательство, но не пожелал извиниться, когда пришел в себя. Впрочем, мне кажется, что я ничего другого от него и не ожидал. Теперь мы встречаемся как малознакомые люди. Учтивы? О, безупречно! Но он знает, что я все еще жду…
– Ждешь?
Джастин подошел к столу и поставил рюмку.
– Жду случая уплатить этот долг сполна.
– Отомстить? – Хью наклонился вперед. – Я думал, ты недолюбливаешь мелодрамы, друг мой.
– О да! Но я питаю истинную страсть… к справедливым воздаяниям.
– И ты лелеешь мысль о мести… целых двадцать лет?
– Мой дорогой Хью, если ты воображаешь, будто жажда мести двадцать лет правила всеми моими помыслами, позволь тебя разуверить.
– Неужели она не остыла? – не удержавшись, все-таки спросил Хью.
– Оледенела, мой милый, но не стала из-за этого менее опасной.
– И за все эти годы тебе не представилось ни единого случая?
– Видишь ли, я хочу уплатить сполна, —сказал Джастин виновато.
– И теперь ты ближе к успеху, чем… двадцать дет тому назад?
Джастин затрясся от беззвучного смеха.
– Увидим. Но не сомневайся, когда это свершится, все будет… вот так! – Очень медленно он сжал табакерку в кулаке, а потом разжал пальцы и показал расплющенную золотую коробочку.
Хью вздрогнул.
– Бог мой, Джастин! Да знаешь ли ты, каким жутким бываешь?
– Разумеется, знаю. Разве меня не называют… Сатана? – Губы раздвинулись в сардонической усмешке, глаза холодно блеснули.
– От души надеюсь, что Сен-Вир никогда не окажется в твоей власти! По-видимому, они были правы – те, кто прозвал тебя Сатаной.
– Совершенно правы, мой бедный Хью.
– А брат Сен-Вира знает?
– Арман? Никто не знает, кроме тебя, меня и Сен-Вира. Хотя Арман, быть может, догадывается.
– И тем не менее вы с ним друзья.
– О, Арман ненавидит благородного Анри куда ожесточеннее.
Хью невольно улыбнулся.
– Так вы соперники – кто успеет раньше?
– Ничуть. Вернее было бы сказать, что Арман исполнен угрюмого омерзения. Ему довольно самой ненависти. В отличие от меня.
– Полагаю, он продал бы душу, лишь бы занять место Сен-Вира.
– А Сен-Вир, – мягко заметил Эйвон, – продаст душу, лишь бы закрыть Арману путь к этому месту.
– Да, я знаю. Тогда все поговаривали, что он женился лишь по этой причине. Обвинить его в том, что он любит свою супругу, никак нельзя!
– Да, – сказал Джастин и усмехнулся какой-то тайной мысли.
– Что же, – продолжал Хью, – надеждам Армана пришел конец, когда графиня подарила Сен-Виру сына.
– Совершенно верно, – согласился Джастин.
– Подлинный триумф для Сен-Вира!
– О да, величайший триумф, – любезно подтвердил его светлость.
Глава 4
ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ЭЙВОН БЛИЖЕ УЗНАЕТ СВОЕГО ПАЖА
Для Леона дни летели стремительно, и каждый приносил что-то новое. Никогда еще ему не приходилось видеть ничего подобного панораме, которая теперь развертывалась перед ним. Его ослепляла иная открывшаяся ему жизнь. Из грязной харчевни он внезапно перенесся к пределам роскоши: ел неизвестные блюда, носил хорошую одежду и совсем близко наблюдал аристократический Париж. Словно по мановению волшебной палочки, вокруг зашуршали шелка, засверкали брильянты. Яркие огни, величественные, внушающие трепет особы. Дамы, чьи пальцы были унизаны кольцами, а парчовые наряды таили неуловимые ароматы, порой останавливались, чтобы улыбнуться ему; знатные вельможи в напудренных париках, в башмаках с высокими каблуками, проходя мимо, иногда небрежно трепали его по волосам. И даже монсеньор иногда разговаривал с ним.
Модный Париж свыкся с ним гораздо раньше, чем он свыкся со своим новым существованием. Через некоторое время люди перестали провожать его взглядами, когда он шел позади Эйвона, но сам он еще долго с изумлением и восторгом созерцал то, что его окружало.
К большому удивлению домочадцев Эйвона, он все еще благоговейно обоготворял герцога. Ничто не могло переубедить его, и если кто-нибудь из лакеев в людской давал выход своим чувствам и позволял себе нелестные тирады по адресу герцога, Леон приходил в неистовый гнев. А поскольку герцог запретил пальцем прикасаться к пажу без прямого его распоряжения, лакеи перестали распускать языки в присутствии Леона, так как он чуть что хватался за кинжал, а они не осмеливались нарушить приказ герцога. Гастон, камердинер, считал это жаркое преклонение прискорбным заблуждением: его понятия о благопристойности возмущал самый факт, что кто-то становится на защиту его светлости, и он не раз пытался убедить пажа, что долг всякого уважающего себя слуги – питать отвращение к герцогу.
– Mon petit, – сказал он категорично, – это смешно. Немыслимо. И mкme возмутительно. Это противно всем обычаям. А герцог ведь не человек. Некоторые называют его Сатаной, и, mon Dieu, у них есть на то причина!
– Я никогда не видел сатаны, – отозвался Леон из глубины кресла, в котором сидел, поджав ноги, – но не думаю, что монсеньор похож на него. – Он поразмыслил. – Но если он правда похож на дьявола, то, значит, мне бы очень понравился дьявол. Да и мой брат называл меня сыном дьявола.
– Какой стыд! – сказала толстая мадам Дюбуа, домоправительница, возмущенным тоном.
– Ну да, характер у него прямо дьявольский! – усмехнулся лакей Грегуар.
– Да послушай меня! – не отступал Гастон. – Господин герцог жесток! Кому это знать, как не мне! И я говорю тебе, moi qui te parle, если бы он приходил в ярость, все было бы прекрасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103