Она посмотрела на него – на этот раз с гордостью, почти с умилением. Вот он, такой стройный, подтянутый, с волосами, серебрящимися в солнечном свете. Вожделенный, единственный. И вскоре станет самым могущественным монархом в мире.
– Вы долго там пробудете? – умоляющим тоном спросила она.
– Нет. Не больше месяца.
Четыре недели! Для нее они стали бы целой вечностью, для него – пролетели бы, как один день. Но оба знали, что их разлука продлится больше месяца.
– Ох, Филипп… неужели это так необходимо?
Филипп уловил истерические нотки в ее голосе. Он приготовился ко всему – был готов позвать слуг, чтобы не быть наедине с ней и не слышать ее признаний в любви, избежать ее ненасытных нежностей.
– Боюсь, да, – решительно сказал он. – Но чем раньше я уеду, тем скорее вернусь. Вот так… мне нужно немедленно дать ответ отцу.
– Филипп…
– Я пришлю служанок, они помогут лечь в постель.
– Не надо, Филипп. Я сама пошлю за ними, когда они мне понадобятся.
– Я вижу, вам нужен хороший уход. Вы недостаточно заботитесь о себе. Слишком часто рискуете своим здоровьем.
Он подошел к двери и распахнул ее.
– Немедленно пришлите сюда служанок королевы! – приказал он.
Они вбежали опрометью – подумали, что королеве снова стало плохо. Однако, застав ее с супругом, поняли, что вся его трогательная забота на самом деле означала отъезд Филиппа из Англии.
В августе королевский кортеж покинул Хэмптон-корт и спустился по реке к Вестминстеру, где высадился на пристань, и, встречаемый всюду толпами народа, продолжил путь к Гринвичу. Королева была слишком слаба, чтобы ехать верхом. Ее везли в повозке.
Подданные старались криками подбодрить Марию. Друг другу они говорили, что королева напоминает дохлую собаку, вырытую из земли и посаженную в карету. Над ее воображаемым ребенком уже никто не смеялся.
Филипп, вместе с кардиналом Поулом, возглавлявший процессию, был окружен плотным кольцом телохранителей. Его друзья не позволили ему без должного сопровождения ехать по улицам и пригородам Лондона.
Улыбка, сиявшая на лице Филиппа, наверняка порадовала бы его отца. Через три дня, если будет попутный ветер, он ступит на борт корабля и поплывет прочь от Англии и Марии. На злополучном острове он провел почти год – срок, который казался ему сравнимым с целой жизнью в более приятных местах.
Эти три дня нужно было еще прожить, и в Гринвиче большую часть времени ему пришлось находиться вместе с Марией. Но вот наконец настал тот день, такой долгожданный для Филиппа и такой горький для королевы.
Прощаясь, она плакала. Напоследок Филипп обнял ее, зная, что будет надолго избавлен от подобных сцен.
– До свидания, мой любезный супруг.
– До свидания, дорогая жена.
– Через месяц вы вернетесь? – умоляющим тоном спросила она.
– Непременно, – пообещал он. И тотчас добавил:
– Если, конечно, ничто не будет препятствовать моему отъезду из Брюсселя.
– Вы вернетесь? Я буду считать дни до встречи с вами. Это будет самый длинный месяц в моей жизни.
Он оглянулся на барку и мысленно поблагодарил Бога, пославшего ему попутный ветер. Затем последовало еще одно объятие, на этот раз уже в самом деле прощальное, – и через несколько минут барка поплыла прочь, оставив на берегу не сходящую с места и машущую ей вслед королеву.
Что же случилось с его сыном? – не мог понять Карл. Что сделали с ним эти англичане? В какую сторону он изменился, в лучшую или в худшую? Императору уже успели рассказать о поведении принца. Наконец-то, казалось, Филипп познакомился с похождениями, какими другие увлекаются в дни ранней молодости. Покинув Англию, он проявил себя в полной мере – многочисленность его любовных связей быстро стала притчей во языцех. Говорили, что он бродит по городу переодетым, в компании самых бесшабашных весельчаков Брюсселя.
Под его голубыми глазами пролегли тонкие морщинки – явный признак чувственности, столь чуждой для него в прежние годы. Впрочем, в главном Филипп не изменился. Во всем, что касалось государственных обязанностей, он оставался спокойным, выдержанным, уравновешенным – таким, каким привыкли видеть его испанцы.
Императора даже забавляла мысль о том, что теперь ему приходится упрекать сына за эти мелкие грешки. Ну, кто бы мог подумать? Говорить Филиппу, что тот должен быть осмотрительней в выборе своих компаньонов, вести более пристойный образ жизни! Императора разбирал смех, когда он готовился прочитать ему очередное нравоучение.
Впрочем, он решил, что все равно не сможет перевоспитать принца. Пусть делает что хочет, авось перебесится. Все это – результат нескольких месяцев супружества с Марией Тюдор, не более того. Гораздо важнее, что Филиппу предстоит принять императорскую корону. Все остальное второстепенно. Ведь, собственно говоря, если Филипп хочет ходить по улицам переодетым и делить постель с падшими женщинами, то это его личное дело. В конце концов, кто сказал, что такие развлечения не подобают королям и императорам?
Самому Карлу уже было не до юношеских забав. У него дрожали руки, донимала подагра, участились приступы лихорадки. Вот почему он сказал Филиппу, что желает при первой возможности сложить с себя свои обязанности и полномочия.
– Ну, туго пришлось тебе в Англии? – затем спросил он. Нахмурившись, Филипп ответил:
– Мне пришлось пожертвовать собой, но чаша моего терпения испита до дна.
– Дорогой мой, я знаю, как много неприятного ты перенес. Но теперь уже все позади – а кроме того, ты писал, что жалеешь ее.
– О да, – сказал Филипп, – я жалел ее, потому что она и в самом деле достойна жалости.
– А ведь, говорят, жалость – сестра любви, не так ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98