Вокруг была темнота и не
слышалось никаких звуков. Давно уже он не испытывал такого ощущения легк
ости и свободы. Он не замечал и не чувствовал этого, пока сидел там с Максо
м; только когда Макс ушел, он вдруг обнаружил, что говорил с Максом так, как
ни с кем еще не говорил в жизни, даже с самим собой. И от этого разговора тяж
елое бремя свалилось у него с плеч. Потом вдруг он почувствовал приступ г
нева, неожиданный и сильный. Макс взял его хитростью? Нет. Макс не заставля
л его говорить, он говорил по своей охоте, побуждаемый внутренним волнен
ием, интересом к собственным чувствам. Макс только сидел и слушал, только
задавал вопросы. Гневная вспышка улеглась, на смену ей пришел страх. Если
эта растерянность не пройдет до того, как наступит его час, им и в самом де
ле придется волоком тащить его к стулу. Нужно было принять решение; чтобы
обрести в себе силы пойти самому, нужно было спаять все свои чувства в тве
рдую броню надежды или ненависти. Середины быть не могло; держаться сере
дины Ц значило жить и умереть в тумане страха.
Он висел в пространстве, точно остановившийся маятник, и некому было тол
кнуть его вперед или назад, некому было заставить его почувствовать, что
в нем есть что-то ценное или достойное, Ц некому, кроме него самого. Он про
вел рукой по глазам в надежде распутать клубок ощущений, трепетавших в е
го теле. Он жил в мире истонченных, обострившихся восприятий; он чувствов
ал, как движется время: темнота вокруг дышала, жила. А он оставался посреди
этой темноты, и тело его жаждало вновь насладиться ощущением передышки,
испытанным после разговора с Максом. Он сел на койку, нужно было как-то ух
ватить суть.
Зачем Макс расспрашивал его обо всем этом? Он знал, что Максу нужно было со
брать побольше фактов для речи на суде, но в то же время в расспросах Макса
он почувствовал такой интерес к его жизни, к его чувствам, к нему самому, к
акого до сих пор не встречал нигде. Что же это значило? Может быть, он допус
тил ошибку? Может быть, он еще раз попался на удочку? На мгновение ему пока
залось, будто его захватили врасплох. Но откуда явилась в нем эта уверенн
ость? Он не имел права гордиться, а между тем он говорил с Максом как челов
ек, у которого что-то есть за душой. Он сказал Максу, что ему не нужна религи
я, что он не хотел оставаться там, где он был. Он не имел права на такие мысли
, не имел права забывать о том, что он скоро должен умереть, что он негр, убий
ца; не имел права забывать об этом ни на секунду. А он забыл.
Его вдруг смутила мысль: может ли быть, что, в конце концов, у всех людей на с
вете чувства схожи? Может ли быть, что в каждом из тех, что ненавидят его, ес
ть то же самое, что Макс разглядел в нем; то, что побудило Макса задавать ем
у все эти вопросы? А какие у Макса причины помогать ему? Зачем Максу подста
влять себя под напор всей этой белой ненависти ради него? Впервые в жизни
он почувствовал себя на каком-то высоком островке чувств, с которого мож
но было смотреть вдаль и угадывать контур неведомых ему человеческих от
ношений. Что, если эта огромная белая глыба ненависти и не глыба вовсе, а ж
ивые люди: люди такие же, как он сам, как Джан, тогда, значит, перед ним откры
ваются вершины надежды, о которых он не мог и мечтать, и бездна отчаяния, к
оторой он не в силах измерить. И уже нарастал в нем голос сомнения, предост
ерегавший его, убеждавший не обольщаться этим новым, неизведанным чувст
вом, потому что оно только приведет его в новый тупик, к еще большей ненави
сти и позору.
И все-таки он видел и ощущал одну только жизнь, и он знал, что эта жизнь не с
он и не мечта, что в жизни ничего, кроме жизни, нет. Он знал, что не проснется
после смерти, чтобы повздыхать над тем, как пуста и ничтожна была его мечт
а. Жизнь, которую он видел перед собой, была коротка, и это сознание мучило
его. Им вдруг овладело нервное нетерпение. Он вскочил и, стоя посреди каме
ры, попытался со стороны увидеть себя в своем отношении к другим людям, на
что он никогда не отважился бы раньше, потому что слишком страшна была не
отвязчивая мысль о ненависти людей. Окрыленный тем новым чувством собст
венного достоинства, еще смутным и зыбким, которое он обрел в разговоре с
Максом, он думал о том, что если вся дикость и жестокость его поступков, эт
от страх, и ненависть, и убийство, и бегство, и отчаяние не помешали Максу р
азглядеть в нем человека, значит, он и на их месте ненавидел бы так же, как с
ейчас он ненавидит их, а они ненавидят его. В первый раз в жизни он почувст
вовал почву под ногами, и ему не хотелось ее потерять.
Он устал, его лихорадило и клонило ко сну, но буря, бушевавшая в нем, не позв
оляла ему прилечь. Слепые порывы бродили в нем, и разум пытался осмыслить
их в наглядных внешних образах. Зачем вся эта ненависть и страх? Он стоял п
осреди камеры, весь дрожа, и вот из темноты возникло перед ним неясное, рас
плывчатое видение: во все стороны тянулась черная глухая тюрьма, разделе
нная на бесчисленное множество крохотных черных клеток, в которых копош
ились люди; в каждой клетке был свой кувшин с водой и своя корка хлеба, и из
клетки в клетку нельзя было переходить, и отовсюду неслись крики, и прокл
ятия, и жалобные стоны, и никто не слышал их, потому что стены тюрьмы были т
олсты и вокруг царил мрак. Зачем же так много клеток в мире? И правда ли это?
Ему хотелось верить, но он боялся. Не много ли он берет на себя? Не разразит
ли его гром тут же, на месте, если хотя бы в мечтах он сочтет себя равным с др
угими?
Он с трудом держался на ногах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143