и ему захотелось вновь погрузиться в эти воды и обрес
ти вечный покой.
И все-таки его желание сокрушить в себе всякую веру само было основано на
чувстве веры. Инстинкт подсказывал вывод, что, если ему нет пути к единени
ю с окружающими людьми, должен быть путь к единению с другими существами
того мира, в котором он жил. Из жажды отречения вновь возникало в нем желан
ие убить. Но на этот раз оно было направлено не вовне, на других, а внутрь, на
самого себя. Убить, уничтожить в себе это строптивое стремление, доведше
е его до такого конца! Он поднял руку и убил, и это ничего не разрешило, так п
очему же не повернуть оружие к себе и не убить то, что обмануло его? Это чув
ство возникло в нем само по себе, органически, непроизвольно, Ц так сгнив
шая шелуха семени удобряет почву, на которой оно должно взрасти.
А подо всем и поверх всего был страх смерти, перед лицом которой он стоял г
олый и беззащитный; он должен был идти вперед и встретить свой конец, как и
все живое на земле. Но он был негр, он был не такой, как все, и все презирали е
го; а потому он и к смерти относился иначе. Покоряясь судьбе, он в то же врем
я мечтал об ином пути от полюса к полюсу, который позволил бы ему снова жит
ь, о другой жизни, которая дала бы ему изведать по-новому напряжение ненав
исти и любви. Подобно созвездиям в небе, должно было возникнуть над ним сл
ожное сплетение образов и знаков, чья магическая сила подняла бы его и за
ставила жить полной жизнью; и в этой полноте забылась бы тягостная мысль
о том, что он черный и хуже других; и даже смерть была бы не страшна, означал
а бы победу. Так должно было случиться, прежде чем он снова взглянет им в г
лаза: новая гордость и новое смирение должны были родиться в нем, смирени
е от незнакомого еще чувства общности с какою-то частью мира, в котором он
жил, и гордость новой надежды, возвышающей достоинство человека.
Но, может быть, этого никогда не будет, может быть, это не для него, может быт
ь, он дойдет до конца таким, каков он сейчас Ц загнанный, отупевший, с пуст
ым, остановившимся взглядом. Может быть, больше уже ничего не будет. Может
быть, смутные порывы, волнение, подъем, жар в крови Ц все это лишь блуждаю
щие огоньки, которые не выведут его никуда. Может быть, правы те, которые г
оворят, что черная кожа Ц это плохо, это шкура обезьяноподобного зверя. А
может быть, такой уж он есть, неудачник, рожденный для непристойной комед
ии, разыгрываемой под оглушительный вой сирены, среди кутерьмы лучей, по
д холодным шелковистым небом. Но сомнение овладевало им ненадолго; как т
олько мысленно он приходил к такому выводу, тотчас же вновь утверждалась
в нем уверенность, что это не так, что выход должен быть, и эта уверенность,
крепкая и непоколебимая, сейчас несла в себе осуждение и сковывала его.
И вот однажды утром несколько человек вошли к нему в камеру, схватили его
за руки и повели в большую комнату, полную народу. Он зажмурился от яркого
света и услышал громкий возбужденный говор. Вид сомкнутого строя белых л
иц и беспрестанное вспыхивание лампочек фотографов заставляли его ото
ропело озираться по сторонам. Равнодушие перестало служить ему защитой.
Сначала он думал, что это уже начался суд, и приготовился снова погрузить
ся в свое сонное небытие. Но комната не была похожа на зал суда. Ей недоста
вало торжественности. У него вдруг явилось ощущение, похожее на то, котор
ое он испытал, когда в котельную ворвались репортеры, в надвинутых шляпа
х, с сигарами во рту, и стали сыпать вопросами; только сейчас оно было гора
здо острее. Молчаливое глумление чувствовалось в атмосфере, и все в нем в
осставало против этого. Если б еще они только ненавидели его; но тут было н
ечто более глубокое. Он чувствовал, что в своем отношении к нему эти люди з
ашли дальше простой ненависти. В звуке их голосов было терпеливое спокой
ствие; в их взглядах читалась невозмутимая уверенность. Он не мог бы выра
зить это словами, но он чувствовал, что, твердо решив предать его смерти, о
ни хотят сделать так, чтобы эта смерть явилась не только мерой наказания;
что они видят в нем сгусток того черного мира, которого они боятся и котор
ый стремятся держать в повиновении. Настроение толпы говорило ему, что е
го смерть постараются использовать как кровавый символ устрашения это
го черного мира. И когда он это понял, все в нем возмутилось. Он дошел до пос
ледней границы, за которой кончается жизнь, но, когда он почувствовал, что
в самой смерти ему грозит опасность стать жалким посмешищем для других,
он встрепенулся, живой и готовый к действию.
Он попробовал шевельнуть руками и заметил, что они прикованы крепкими ст
альными цепочками к запястьям полисменов, сидящих справа и слева от него
. Он огляделся: спереди и сзади тоже стояло по полисмену. Звякнул металл, и
он почувствовал, что его руки свободны. Гул голосов прошел по комнате; он п
онял, что это вызвано его движением. Потом вдруг его взгляд уперся в одно б
елое лицо, слегка приподнятое и отклоненное вбок. Тревожное напряжение ч
увствовалось в каждой черте этого лица, оно было очень белое, а волосы, обр
амлявшие его, казались еще белее. Это была миссис Долтон: она сидела непод
вижно, сложив на коленях хрупкие, восковые руки. При виде ее Биггеру сразу
вспомнилась та страшная минута, когда он стоял у изголовья кровати в гол
убеющей мгле и, прислушиваясь к ударам своего сердца, давил и давил на под
ушку, чтобы не дать Мэри заговорить.
Рядом с миссис Долтон сидел мистер Долтон, смотря прямо перед собой широ
ко раскрытыми, немигающими глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143