Остается прояснить третий вопрос: мнение императора Менати и сенешаля Гаркота. Управление Церковью требует тесного сотрудничества с мирской властью. Разве не муффий, по совету сенешаля Гаркота, посадил Менати Анга на трон Ранти? Разве император не ощущает признательности муффию?
– Можем вас уверить, что наш проект нашел поддержку в самых высоких кругах.
– Чью?
– Пока слишком рано сообщать вам об этом, ваше преосвященство.
– Трудно ввязываться в столь опасное предприятие, не зная всех исходных данных и последствий…
Кардинал подошел к стене и окинул машинальным взглядом детородные органы, плавающие в прозрачных шарах. Он вдруг сообразил, что уже не ощущает отвращения к этим лохмотьям плоти. Викарии были правы: привыкаешь ко всему. Разве он не свыкся уже с мыслью стать муффием Церкви Крейца, которая несколькими мгновениями раньше казалась ему немыслимой? Разве не ему, маркинатянину, чужаку, сыну скромной прачки из Круглого Дома с девятью Башнями, они предлагали власть над десятками миллионов верующих и сотнями миллиардов подданных?
– Мы принесли вам доказательство нашего доверия, ваше преосвященство, – снова послышался гнусавый голос. – И хотим верить, что это доверие взаимно.
– Бесполезно продолжать этот разговор, кардинал Фрасист Богх, – произнес фальцет. – Вы знаете достаточно, чтобы принять решение. Если оно будет положительным, мы вступим с вами в контакт в нужное время. Но в любом случае мы не нанесем вам оскорбления, потребовав хранить эту беседу в абсолютной тайне.
– Есть ли у меня время на размышление?
– Мы ждем немедленного ответа. Простого кивка головы хватит…
В душе правитель Ут-Гена уже сделал свой выбор. Но песчинка недоверия, подсознательный страх стать игрушкой темных сил и призрачные последствия этого разговора удержали его от немедленного согласия. Быть может, он совершал крупнейшую ошибку в жизни… Викариат мог быть подкуплен муффием для проверки лояльности кардиналов… Почему евнухи Большой Овчарни отказывались сообщить ему всю подноготную заговора?
Он понял, что получит ответы, только сделав решительный шаг навстречу собеседникам. С одной стороны, его ждало падение в ад, суд чрезвычайного трибунала и унизительная смерть на огненном кресте, с другой – дорога света и славы. И обе стороны испытания истиной, которому его подвергли, были одинаково ужасающими.
Почти против воли, словно во сне, кардинал медленно кивнул. И, кивнув, ощутил, что бросился в бездонную пропасть.
– Превосходно, ваше преосвященство. Наша беседа закончена. Брат Жавео Мутева будет осуществлять связь между нами.
Глубокий реверанс викариев больше походил на протокольное приветствие понтифика, чем на обычный поклон. Фрасист Богх покинул подвал в глубокой задумчивости и присоединился к своим мыслехранителям и гиду, ожидавшим в коридоре.
Как только металлическая дверь захлопнулась, викарии сняли маски. Брат Жавео Мутева раздвинул полы своей черной рясы и показал перламутровую рукоятку волномета.
– Мне было бы крайне неприятно убивать его!
Его торжествующая улыбка открывала крупные белые зубы, блестевшие на фоне темной кожи.
– Вы, похоже, очень привязались к нему, брат Жавео! – сказал брат Астафан, представитель высшего викариата при муффий. – Но если бы он отказался, у вас не было бы выбора.
– Вы считаете, что он будет придерживаться своего решения? – спросил брат МуркЭль-Салин, руководитель епископской администрации.
– За это я отвечаю, – уверенно произнес брат Жавео. – Я слишком долго пробыл рядом с ним и знаю, что он человек слова.
– Ну что ж, вернемся к своим привычным занятиям, – предложил брат Палион Судри, отвечавший за иерархические назначения в Церкви. – Нельзя, чтобы наше отсутствие было замечено. Ближайшее собрание – третий час первого дня.
Они молча рассыпались по подвалу. Каждый на мгновение застыл перед своим пожертвованием – кое-кто заплакал, – а потом они исчезли в подземных проходах, о которых знали только они.
Фрасист Богх никак не мог заснуть. Несмотря на кондиционер, он обильно потел в своем ночном облегане и вертелся с боку на бок на узкой неудобной кровати в келье епископского дворца. В отличие от многих своих собратьев, которые предпочли апартаменты в лучших гостиницах Венисии, он удовлетворился маленькой комнатой, которую ему предоставила администрация. Поскольку у нее не было ни прихожей, ни коридора, его мыслехранителям приходилось проводить ночь в волновой душевой.
В голове его с невероятной быстротой мелькали разные образы. Белые и жесткие маски викариев, шары с их отвратительным содержимым накладывались на сморщенное личико муффия Барофиля, на амфитеатр, окрашенный в пурпур конклава, на синий бурнус сенешаля Гаркота, на ярко-синюю тунику Императора Менати, на темное лицо брата Жавео Мутевы, на тела еретиков, на глаза дамы Армины Вортлинг… Границы между сном и явью стирались… Чем больше времени проходило, тем больше беседа с викариями казалась ему невероятной и немыслимой. Он уже не помнил, какой ответ дал, он не помнил, как проделал обратный путь. Он поискал брата Жавео, который жил этажом ниже, чтобы обнаружить на его лице, в глазах или в поведении признаки сообщничества, но личный секретарь был вне досягаемости. Кардиналу показалось, что он вот-вот проснется и примется созерцать разрозненные обрывки своего сна.
О, Крейц, почему ты так мучаешь меня, почему не позволяешь погрузиться в спасительную глубину сна?
Он услышал глухие удары, доносившиеся из коридора.
– Ваше преосвященство! Ваше преосвященство!
Стучали в его дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154