— Может, пора бы ей и узнать? — спросил я.
— Чарли, мальчик, не надо. Может, я и заслужил это, может, ты имеешь полное право, но на коленях прошу: не надо.
Дядя вовсе не стоял на коленях, но я понял, что он имеет в виду.
— Мы это обсудим.
— Разумеется, Чарли. Конечно, обсудим.
— В вашей комнате. Там нам не помешают.
— Правильно, в моей комнате. Там нам не помешают.
Не знаю, чего он испугался больше — пистолета или тети Флоренс. Во всяком случае, совокупного воздействия двух этих напастей оказалось достаточно, чтобы дядя Эл стал тихим и послушным, как молодой священник на собрании церковных старост.
Квартира дяди Эла представляет собой пример торжества денег над скромностью. Вкуса тети Флоренс хватило ровно настолько, чтобы она могла понять, что его нет. Поэтому обставить как следует целую квартиру ей было не по плечу, и в конце концов она вручила толстую пачку дядькиных денег весьма слабовольному молодому человеку, заказала ему «спокойный изысканный интерьер» и предоставила полную свободу. Результат получился почти безупречный, с одним-единственным изъяном: дядя Эл смотрелся среди этого великолепия как вор-домушник. Принять его за жильца этой квартиры было попросту невозможно. К сожалению, позволив милому молодому человеку делать с квартирой все, что угодно, ему не разрешили заселить ее по собственному усмотрению.
Дядькины покои были отделаны красным деревом, эбеновым деревом и холстиной. Черная кожаная софа была самым никудышным предметом меблировки, но она так органично сочеталась со всем остальным убранством, что даже коммунист не смог бы найти никаких возражений против ее присутствия здесь.
Книжные шкафы дядя заполнял руководствуясь хоть и странным, но весьма распространенным литературным критерием: он подбирал книги по цвету корешков. Эти шкафы искусственно старили комнату и придавали ей помпезности, так что вы бы никогда не поверили, что этой квартире меньше ста лет. На самом же деле дядькино логово было обустроено всего семь лет назад.
Как только мы оказались в этой комнате и прикрыли за собой дверь, дядя Эл принялся разглагольствовать. Я немного послушал, потому что мне было любопытно, скажет ли он что-нибудь полезное для меня. Начал дядька так:
— Ты должен понять, Чарли. Ты должен понять, в какое положение меня поставил. Мне звонит этот человек — ты понимаешь, почему я не хочу называть никаких имен, — и говорит, что мой племянник меченый и что я могу сказать на этот счет, и что вообще я могу сказать? Чарли, ты меня знаешь, я твой дядя Эл, с тех пор как ты родился, я старался делать для тебя все, что мог. Твой старик сбежал, когда ты был еще в утробе, и я, как мог, постарался заменить его, ты ведь знаешь.
Я ничего подобного не знал, но промолчал: пускай себе говорит.
— Нам с твоей теткой Флоренс, — продолжал он, указывая на свою грудь всеми десятью пальцами, — Господь не дал детей, и ты мне почти как сын.
Почти что плоть и кровь моя.
На это я тоже ничего не ответил, хотя однажды мама сообщила мне по секрету, что тетя Флоренс сообщила ей по секрету, что она хотела детей, а дядя Эл — нет, и что он даже приводил ей в пример мою мать, намекая на то, что случилось, когда она захотела. При этом он, разумеется, имел в виду побег моего папаши. Но и на это пустословие я тоже отвечать не стал.
— Ты знаешь, я всегда делал для тебя все, что мог, — продолжал дядя Эл.
— Даже нашел тебе эту работу в Канарси. Мне тогда пришлось ради тебя из кожи лезть, Чарли, ты это знаешь? Понимаешь, как мне пришлось постараться ради тебя? Ведь ты не член организации, да и вообще... Но всему есть предел.
Наступает миг, когда я должен сказать: «Нет, Чарли, довольно. Я знаю, что я твой дядька, Чарли, я знаю, что ты мой племянник, но приходит время, когда я должен подумать о себе и твоей тете Флоренс, когда я должен посмотреть правде в глаза. Я помогаю тебе, когда могу, Чарли, но если ты влип в серьезную передрягу и поссорился с организацией, я ничего не в силах поделать, ровным счетом ничего». И вот это время пришло, так? Ты влип в передрягу. Ты что-то натворил — уж и не знаю, что именно, — и вот организация охотится за тобой. Что же я могу поделать? Мне звонят и говорят:
«На твоем племяннике черная метка». Что я могу ответить? Только одно: мне, мол, очень грустно это слышать. Вот и все. Больше я ничего сделать не в силах.
Пришла пора вставить свое словечко.
— Вы что, не могли даже спросить о причинах? Не могли выяснить, в чем меня обвиняют?
— Если они сочтут, что я должен это знать, Чарли, мне скажут. А не скажут, так лучше и не спрашивать. Это — первое правило, которое мне пришлось усвоить в организации. Если они хотят, чтобы ты знал о чем-нибудь...
— Погодите, погодите, — сказал я. — Погодите-ка. Помолчите хоть минуту.
— Чарли, я только...
— Заткнитесь, дядя Эл.
Он заткнулся. На секунду. Наверное, от удивления. Но потом наставил на меня палец и заявил:
— Я все еще твой дядя, мальчик, и ты...
Я наставил на него пистолет и заявил:
— Заткнитесь, дядя Эл.
Пистолет во все времена был более грозным оружием, чем палец. Дядя Эл заткнулся.
— А теперь я вам кое-что скажу, — произнес я. — Ничего я вашей организации не делал. Они ошибаются. Я ничего никому не говорил, ничего не украл, никаких свертков не терял. Это ошибка, и я только хочу исправить ее.
— Организация не ошибается, — сказал он. — Такая большая организация, как...
— Заткнитесь.
Он заткнулся.
— На этот раз организация ошиблась, — заявил я. — Поэтому мне надо выяснить, в чем меня обвиняют. Тогда я, может быть, сумею убедить их, что это не моя вина.
Дядя качал головой и никак не мог остановиться — Никогда в жизни, — сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53