Она стучала зубами от холода под тонкой простыней. Хотелось поскорей забыться, но сон не шел — перед глазами всплывал черный, натужно пищащий комочек, который, как она знала, был ее ребенком.«Не нужен он мне, — думала она, дрожа от холода, отчего зубы ее невольно клацали. — Никому он не нужен, и мне тоже».Акушерка сообщила ей, что у нее девочка, но она отстраненно думала о ребенке «он», как о чем-то, не имеющем пола.В палате Катя, скорчившись червячком на кровати, блаженно забылась зыбким, без видений сном.Рано утром медсестра прикатила каталку, на которой лежали тонко попискивающие свертки. Матери обрадованно заворковали, высвобождая тяжелые, набухшие молоком груди. Катя лежала, безучастно отвернувшись к стене.— Вот твоя, черненькая, ни с кем не спутаешь, добродушно усмехнулась нянечка, подавая ей рыхлый сверток.— Не нужно, — произнесла она чужим голосом. Она не хотела, чтобы этот черный и склизкий кусок мяса прикасался к ней, приобретая тем самым особую власть над ней. — Он мне не нужен. Унесите.— Как это так? — изумилась нянечка. — Ты что же такое говоришь?Отказываешься от дочери?— Отказываюсь! — подтвердила Катя, не шелохнувшись.Ее надежды были разбиты — она осталась жива. А ведь она и ее ребенок — они оба должны были умереть из-за собственной ненужности.— Сорокина — отказница? — услышала она где-то вдалеке удивленный голос врача. — Но она не собиралась писать отказ. И муж ее приходил, спрашивал о ребенке. Черный такой, его ни с кем не спутаешь…— Отказываюсь, — упрямо подтвердила Катя — Он мне не нужен. Заберите его куда-нибудь.— Ну, ты хоть покорми дочку, — настаивал врач, — хоть взгляни на нее!— Не буду! — Катя отвернулась.Позже, после обеда приходил юрист, разговаривал с ней, описывал возможные последствия отказа, брал сведения об отце ребенка и о ней самой, смотрел на нее с презрением, как на гниду или отвратительного червяка, поедающего дерьмо.Так же на нее смотрели и соседки по палате, и медсестры, и няни.А потом ее наконец оставили в покое. Катя лежала тихонько, как мышка.Баюкала свое спокойствие, витая в блаженном забытьи.Проснувшись вечером, она почувствовала, что ей нужно в туалет. Для этого необходимо было встать и дойти до уборной в конце коридора.Отворачиваясь от назойливых взглядов. Катя с трудом поднялась с постели и тихонько побрела вдоль стенки, еле волоча за собой ноги.Серые клетки линолеума, дремлющая сестра на посту, ведра с криво написанным краской номером отделения, белые палаты — все это кружилось и вращалось вокруг нее в беззвучном бешеном танце.Вплотную к глазам придвинулась прозрачная стена детского инкубатора, где в кувезах, точно личинки, лежали одинаковые белые свертки. И только один из них выделялся черным сморщенным личиком на торжествующем снежном фоне.Это она! — поняла Катя. Сердце ее отчего-то вдруг мучительно запрыгало в груди, колени задрожали. Она потянула на себя дверь. В инкубаторе было пусто, медсестра вышла.Малышка лежала опустив длинные черные ресницы на светло-шоколадные щеки. Ее нижняя губа была обидчиво поджата, совсем как у Кати на детских снимках.Это она, это ее дочка, ее кровинка, единственный родной ей человек…Катя схватила сверток и с силой прижала его к себе.Бежать, немедленно бежать отсюда… Но вместо того чтобы бежать, она в отчаянии опустилась на пол.Она ни за что ее не отдаст, никому! Она, Катя, всю жизнь неприкаянно мечется, как перекати-поле. Неужели и ее кровиночку, ее дочку ждет та же участь?Лучше бы она умерла при родах! Лучше ее дочери умереть сейчас! Надо просто сжать изо всех сил пальцы на тонкой шейке — и все будет кончено раз и навсегда… Без мучений, без забот…Катя принялась отыскивать шею ребенка, бестолково раздирая пальцами туго спеленутые тряпки…А потом, рыдая, опустилась рядом со свертком…Так, на полу, ее и нашла медсестра. Девочка тихо спала, прижав губки к материнской груди.
Глава 12
Катю с дочкой выписали домой тихим мартовским деньком — серым, полным предчувствия дождя, полным сырого весеннего ветра, ворошившего ветки деревьев с припухшими почками. Нельсон был восторженно весел и возбужден до крайности. Он бестолково суетился вокруг Кати, точно молодой глупый щенок, то заглядывал под кружевную накидку ребенка, то бросился целовать нянечку вместо того, чтобы дать ей традиционную трешку.Девочка спокойно сопела, не подозревая, какую бурю эмоций она вызывала у окружающих. Похудевшая на семнадцать килограммов, с синевой под глазами и желтым цветом лица. Катя выглядела узницей концлагеря. Все было так неопределенно, тревожно. Определенность была только в одном — она теперь не одна, у нее есть существо, которое она обязана защищать и оберегать, ради которого обязана жить.Девочку назвали Ларой, в честь матери Нельсона, убитой повстанцами. Все знакомые Кати в один голос твердили, что не стоит называть дочку в честь умершего родственника, иначе мертвец будто бы может потянуть ребенка за собой на тот свет, но она решила, что это предрассудки. Нельсон же, наоборот, утверждал, что на его родине, где царит культ предков, младенец, названный в честь умершего родича, получает поддержку влиятельного мертвеца и ему переходят по наследству все его положительные качества.Кроме того, назвать девочку в честь бабушки был еще один резон, политический. Ребенка сфотографировали, и снимок послали непреклонному нгольскому деду Жонасу Жасинту, который раз за разом отвечал категорическим отказом на просьбы сына о браке. Авось сердце старика размягчится при взгляде на младенца, и он даст свое согласие.Первые месяцы прошли как в аду — бессонные ночи, детский крик плюс веселая беззаботность Нельсона, который подчас забывал, что высокое звание отца накладывает на него важные обязательства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138