..
Скрипнула дверь. Гуляев обернулся. Вошел Иншаков.
- Товарищ начальник, - шагнул к нему Гуляев, - я сейчас...
Иншаков запыхтел. Обычно одутловатое лицо его теперь было худым и старым, под глазами - трещинки морщинок, даже короткий задорный нос не веселил.
- Вот что, Гуляй, - сказал он после недолгого молчания. - Как там у тебя это дело с ограблением кооперации?
- Пока ничего конкретного.
- Бросай. Не до нее нам. Берись за склады. Там, правда, Бубнич сидит, но он просит прибавить от милиции кого-нито.
- А с кооперацией?
- Отложим. Тут понимаешь какое дело, вдарили нас в самый поддых. Ловко работают, гадовье. Склады-то полуэктовские - последнее наше добро.
- Товарищ начальник, - сказал Гуляев, - я займусь полуэктовскими лабазами, только можно было ведь туда Клешкова бросить! А я бы тогда кооперацию довел до конца.
- Про Клешкова забудь, - вставая, отчеканил начальник. - Клешковым трибунал занялся.
- За что? - изумленно спросил Гуляев.
- Поручили ему амбар охранять, а он не уберег, - бросил, уходя, Иншаков.
Гуляев вошел в обгорелый лабаз, где в углу за дощатым столом сидел на деревянной скамье Бубнич. Неподалеку от них отлого поднималась гора зерна. От нее шел запах духоты.
Бубнич невидяще посмотрел на Гуляева и снова уставился перед собой. Лобастое крючконосое лицо уполномоченного ЧК было угрюмо.
- Иншаков прислал? - спросил он своим клекочущим голосом.
- Иншаков.
- Садись. - Бубнич подвинулся на скамье. - Видел убитых?
Гуляев кивнул.
- Что об этом думаешь?
- Похоже, взяли их всех вместе.
- Думаешь, ребята были в будке?
- Похоже на это.
- Сякинские хлопцы, конечно, подраспустились. И немудрено при таком командире, как Сякин. Все-таки бывший анархист. Но вояки они опытные, сплошь из госпиталей... Что-то не верится, чтобы они могли бросить посты и так запросто отправиться отдыхать.
- Тогда бы их не взяли, как кур. Шесть человек! Едва ли нападающих было больше. И ни выстрела, ни крика... По всему видно: работал батька Клещ. Но вот как он провел всю свою сволочь сквозь патрули, как разузнал, что где - вот вопрос...
- В городе, видимо, работают его осведомители, - сказал Гуляев. - И ограбление складов потребкооперации - тоже не просто грабеж. Опять все искусно, профессионально.
- Да, - ответил Бубнич, - Клещ - это сейчас главная забота. Мы тут кое-какие меры приняли... Но что делать с поджигателями? Обратились на маслозавод, к ребятам с мельницы, в ячейки, просили сообщить любые слухи, которые дойдут до них об этом факте. На счету каждый человек.
- Товарищ уполномоченный, - воспользовался поводом Гуляев и прямо взглянул в суженные жесткие глаза Бубнича, - людей так мало, а они за пустяк трибуналом расплачиваются.
- Ты это о чем? - сухо спросил Бубнич.
- Я про Саньку Клешкова. Сгорел там один амбар, а он его охранял... Ну вы же сами видели, какая обстановка была... Обыватель набежал... тут можно ведь не уследить...
- Отставить разговоры! - резко ответил Бубнич.
Гуляев опустил голову. Конечно, Санька был виноват. Но это ж Санька!
- Санька, товарищ Бубнич, - сказал он медленно, - никогда свою жизнь за революцию не щадил. Вы сами это знаете. Если мы таких парней шлепать будем, тогда уж не знаю...
- Ладно, - сказал Бубнич, внезапно и тепло улыбаясь, - товарища любишь - это правильно. Ты за Клешкова не беспокойся, все будет по справедливости. Задание сейчас тебе такое. Придумай что-нибудь сам, любым способом проникни к сякинцам, повертись там, - он встал и прошел к двери лабаза, - послушай, что они обо всем этом говорят. - Он выглянул в дверь и повернулся к Гуляеву: - А ну лезь в зерно. Затаись! Он не должен тебя видеть.
Гуляев, зачерпывая в краги зерно, проваливаясь по пояс, влез на самую вершину груды и лег там в тени. Ему был виден угол лабаза, где стоял стол Бубнича. Уполномоченный ЧК сидел за столом и что-то писал.
С грохотом отлетела дверь. Вошел и встал в проеме рослый человек в папахе. Он стоял спиной к свету, и Гуляев не видел его лица. Потом человек двинулся к Бубничу и в тусклом свете из окон стал виден весь: в офицерской бекеше, перекрещенной ремнями, в белой папахе, в красных галифе и сапогах бутылками. Шашка вилась и вызвякивала вокруг его ног, кобура маузера хлопала по бедру, зябкий осенний свет плавился на смуглом скуловатом лице.
- Ша, - сказал человек, останавливаясь перед Бубничем, - ша, комиссар! Увожу своих ребят резать бандитье в поле! Они мне втрое заплатят.
Бубнич с отсутствующим видом ждал, пока оборвется этот низковатый хриплый голос, потом взглянул в окошко.
- Садись, - сказал он, и Сякин, оглядевшись, сел прямо на зерно. Комэск красной и рабоче-крестьянской армии товарищ Сякин, - сказал Бубнич, - на что ты жалуешься?
Сякин вскочил и плетью, зажатой в руке, ударил себя по колену:
- А ты не знаешь, на что жалоблюсь? Шестерых ребят моих срубали, а ты спрашиваешь!
- Ты, Сякин, из Сибири?
- Оренбургский. Ты мне шнифты паром не забивай, комиссар. Говори: будет такой приказ идти на банду, иль мы сами махнем.
- Комэск товарищ Сякин, - сказал Бубнич, - ребят твоих срубали, потому что в твоем эскадроне нет никакой дисциплины, потому что ты с бойцами запанибрата и ищешь дешевого авторитета. Они ж не охрану несли, товарищ комэск, они ж пили в будке, их там и накрыли.
- Кто? - крикнул, ступив вперед, Сякин. - Покажи кто: по жилке раздерем!
- Это ты должен был знать кто, - встал Бубнич, - и учти, Сякин, момент тяжелый. В городе народ волнуется, потому что ты - понял: ты, и никто другой, - не уберег складов, где было все наше продовольствие. Мы еще продолжим этот разговор на исполкоме. И это будет разговор о революционной дисциплине.
- А!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27