Г. Г. пришлось выслушать порой в грубых, а порой и просто в непечатных выражениях всё, что она о нём думает. “Она сказала, что я несколько раз пытался растлить её в бытность мою жильцом у её матери. Она выразила уверенность, что я зарезал её мать. Она заявила, что отдастся первому мальчишке, который этого захочет, и что я ничего не могу против этого”.
Их первая семейная сцена (как и множество последующих) закончилась перемирием. В очередном мотеле Г. Г. снял номер с двумя комнатами, “…но среди ночи она, рыдая, перешла ко мне и мы тихонько с ней помирились. Ей, понимаете ли, совершенно было не к кому больше пойти”.
Однако проблема осталась. Г. Г. жестоко ошибся, отождествляя обеих двенадцатилетних девочек, Аннабеллу, свою первую любовь, и Лолиту.
Двадцать пять лет назад на морском побережье всё происходило совсем иначе. “Внезапно мы оказались влюблёнными друг в дружку – безумно, неуклюже, бесстыдно, мучительно; я бы добавил – безнадёжно, ибо наше неистовое стремление ко взаимному обладанию могло быть утолено только, если бы каждый из нас в самом деле впитал и усвоил каждую частицу тела и души другого; между тем мы даже не могли найти места, где бы совокупиться, как без труда находят дети трущоб. После одного неудавшегося свидания у неё в саду, единственное, что нам было разрешено, в смысле встреч, это лежать в досягаемости взрослых, зрительной, если не слуховой, на той части пляжа, где было больше всего народу. Там на мягком песке, в нескольких шагах от старших мы валялись всё утро в оцепенелом исступлении любовной муки и пользовались всяким благословенным изъяном в ткани времени и пространства, чтобы притронуться друг к дружке: её рука, сквозь песок, подползала ко мне, придвигалась всё ближе, переставляя узкие загорелые пальцы, а затем перламутровое колено отправлялось в то же длинное, осторожное путешествие.
<…> Однажды поздно вечером ей удалось обмануть злостную бдительность родителей. Она вздрагивала и подёргивалась, пока я целовал её в уголок полураскрытых губ и в горячую мочку уха. Россыпь звёзд бледно горела над нами промеж силуэтов удлинённых листьев: эта отзывчивая бездна казалась столь же обнажённой как была она под своим лёгким платьицем. Её ноги, её прелестные оживлённые ноги, были не слишком тесно сжаты, и когда моя рука нашла то, что искала, выражение какой-то русалочьей мечтательности – не то боль, не то наслаждение – появилось на её детском лице. Сидя чуть выше меня, она в одинокой своей неге тянулась к моим губам, причём голова её склонялась сонным, томным движением, которое было почти страдальческим, а её голые коленки ловили, сжимали мою кисть, и снова слабели. Её дрожащий рот, кривясь от горечи таинственного зелья, с лёгким придыханием приближался к моему лицу. Она старалась унять боль любви тем, что резко тёрла свои сухие губы о мои, но вдруг отклонялась с порывистым взмахом кудрей, а затем опять сумрачно льнула и позволяла мне питаться её раскрытыми устами, меж тем как я, великодушно готовый ей подарить всё – моё сердце, горло, внутренности, – давал ей держать в неловком кулачке скипетр моей страсти… а четыре месяца спустя она умерла от тифа на острове Корфу. <…>
Мы любили преждевременной любовью, отличавшейся тем неистовством, которое так часто разбивает жизнь зрелых людей. Я был крепкий паренёк и выжил, но отрава осталась в ране, и вот я уже мужал в лоне нашей цивилизации, которая позволяет мужчине увлекаться девушкой шестнадцатилетней, но не девочкой двенадцатилетней. <…>
Не оттуда ли, не из блеска ли того далёкого лета пошла трещина через всю мою жизнь? Или, может быть, острое моё увлечение этим ребёнком было лишь признаком моего извращения?”
Разумеется, оттуда, тут Г. Г. абсолютно прав. Ошибается он в другом: они оба были не совсем обычными детьми. Дело не только в их крайней юности. Говоря: “моя Аннабелла не была для меня нимфеткой: я был ей ровня; задним числом я сам был фавнёнком, на том же очарованном острове времени” , – Г. Г. не в силах понять, что “нимфеткой” и “фавнёнком” их делал не столько их возраст, сколько присущий им обоим особый склад нервной системы. Любовная страсть тинэйджеров и то роковое влияние, которое она оставила в их душах, далеко выходят за рамки психосексуальной нормы.
У юной пары – у Аннабеллы и Г. Г. – были свои особенности, отличавшие их от большинства сверстников – они обладали низким порогом сексуальной возбудимости. Для героя романа это, в частности, подтверждается, тем, что, даже достигнув вполне зрелого возраста в 37 лет, он способен, словно подросток, испытать оргазм при поверхностном петтинге с Лолитой среди бела дня.
У обоих тинэйджеров – Аннабеллы и её возлюбленного остались самые светлые и яркие впечатления от их первой страсти, но в ходе импринтинга у Г. Г. произошло запечатление по возрасту партнёрши: половое возбуждение у него вызывали лишь неполовозрелые девочки, “нимфетки”.

Низкий порог сексуальной возбудимости и импринтинг

Предложенный термин – синдром низкого порога сексуальной возбудимости – нуждается в пояснении.
В 1969 году сексолог Георгий Васильченко описал особую группу пациентов, страдающих ускоренной эякуляций. При повторных половых актах семяизвержение наступало у них чуть позже, чем в первый раз, но также было ускоренным.
Характерным для этих пациентов было то обстоятельство, что первая в их жизни эякуляции наблюдалась в возрасте, гораздо более раннем, чем это можно было бы ожидать от их половой конституции. Часто эти больные жаловались на ночной энурез (непроизвольное мочеиспускание во сне).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168