Своими успехами Лолита была обязана кому угодно, но только не Г. Г. – теннису её обучил специально нанятый тренер; удачи в актёрском мастерстве пришли к ней с работой над пьесой Куильти. Скитальческая жизнь вызывала у неё тоску и упрёки в адрес своего “папаши” ( “…она спросила меня, сколько ещё времени я собираюсь останавливаться с нею в душных домиках, занимаясь гадостями и никогда не живя как нормальные люди” ). Ей, познавшей самые скрытые стороны взрослой жизни, вскоре стала ненавистной школа. Оседлое существование с Г. Г. также уже не привлекало девочку. “Уехать и никогда не вернуться, – потребовала она у отчима. – Найдём другую школу. Мы уедем завтра же. Мы опять проделаем длинную прогулку. Только на этот раз мы поедем куда я хочу, хорошо?” За этим “ куда я хочу ” скрывался план измены и побега; но её доверчивый любовник пока ещё ничего не подозревал.
Как им всё-таки удалось прожить вместе два года? Жизнь с Лолитой сделала влюблённого Г. Г. изобретательным и терпеливым, способным в какой-то мере ослабить реакцию протеста его малолетней любовницы. “Ежеутренней моей задачей в течение целого года странствий было изобретение какой-нибудь предстоявшей ей приманки – определённой цели во времени и пространстве – которую она могла бы предвкушать, дабы дожить до ночи. Иначе костяк её дня, лишённый формирующего и поддерживающего назначения, оседал и разваливался. Поставленная цель могла быть чем угодно – маяком в Виргинии, пещерой в Арканзасе – всё равно чем, но эта цель должна была стоять перед нами, как неподвижная звезда, даже если я и знал наперёд, что когда мы доберёмся до неё, Лолита притворится, что её сейчас вырвет от отвращения”.
Ещё более действенной была система взяток и подарков. Г. Г. не скупился в своих тратах на гардероб девочки. Это действовало безотказно. Самому Набокову нравился эпизод романа, в котором Лолита принимала от любовника купленную ей одежду. “Она направилась к раскрытому чемодану, как будто в замедленном кино, вглядываясь в эту далёкую сокровищницу на багажных козлах. Она подступала к ней, высоко поднимая ноги на довольно высоких каблуках и сгибая очаровательно мальчишеские колени так медленно, в расширившемся пространстве, словно шла под водой или как в тех снах, когда видишь себя невесомым; затем она подняла за рукавчики красивую, очень дорогую, медного шёлка, кофточку, всё так же медленно, всё так же молча, расправив её перед собой, как если бы была оцепеневшим ловцом, у которого занялось дыхание от вида невероятной птицы, растянутой им за концы пламенных крыльев. Затем стала вытаскивать (пока я стоял и ждал её) медленную змею блестящего пояска и попробовала на себе.
Затем она вкралась в ожидавшие её объятия, сияющая, размякшая, ласкающая меня взглядом нежных, таинственных, порочных, равнодушных, сумеречных глаз – ни дать, ни взять банальнейшая шлюшка. Ибо вот кому подражают нимфетки – пока мы стонем и умираем”.
Увы, дело не ограничивалось скрытыми взятками в виде одежды (их Г. Г. дарил от души, вкладывая в них много любви, нежности и эротических переживаний). “Хорошо учитывая магию и могущество своего мягкого рта, она ухитрялась – за один учебный год! – увеличить премию за эту определённую услугу до трёх и даже четырёх долларов! О читатель! Не смейся, воображая меня, на дыбе крайнего наслаждения, звонко выделяющим гривенники, четвертаки и даже крупные серебряные доллары, как некая изрыгающая богатство, судорожно-звякающая и совершенно обезумевшая машина; а меж тем, склонённая над эпилептиком, равнодушная виновница его неистового припадка крепко сжимала горсть монет в кулачке, – который я потом всё равно разжимал сильными ногтями, если, однако, она не успевала удрать и где-нибудь спрятать награбленное. Раз я нашёл восемь долларов в одной из её книг (с подходящим названием “Остров сокровищ”), а в другой раз дыра в стене за репродукцией оказалась набитой деньгами – я насчитал двадцать четыре доллара и мелочь – скажем всего двадцать шесть долларов, – которые я преспокойно убрал к себе, ничего ей не сказав. Впоследствии она подтвердила величину своего интеллектуального коэффициента тем, что нашла более верное хранилище, которого я так никогда и не отыскал…”.
Трагикомические денежные сделки и операции по изъятию “награбленного” свидетельствуют не о жадности семейной пары, а о том, что деньги в их отношениях приобрели характер своеобразного символа. Требуя их, Лолита демонстрировала “папаше”, что их секс не имеет ничего общего с любовью; отбирая их, Г. Г., напротив, отчаянно сопротивлялся порочной системе купли-продажи. Кроме того, деньги олицетворяли надежду Лолиты на освобождение из-под тягостной опеки отчима-любовника, что сам он хорошо понимал: “Я больше всего боялся не того, что она меня разорит, а того, что она наберёт достаточно много денег, чтобы убежать. Мне думается, что эта бедная девочка со злыми глазами считала, что с какими-то пятьюдесятью долларами в сумке ей удастся каким-нибудь способом добраться до Бродвея или Голливуда”.
Пока же Лолиту удерживало сознание безвыходности её положения. Донеся в полицию на своего сожителя, она обрекла бы его на десятилетнее тюремное заключение, однако и сама девочка тут же очутилась бы в сиротском приюте. Там, как пугал её Г. Г., у неё “отберут наряды и косметику, заставят вязать всякие вещи, распевать религиозные гимны и в качестве лакомства по праздникам будут кормить оладьями, сделанными на прогорклом масле”
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168