“На самом деле, случайные знакомые или первые встречные обычно бывали добрее ко мне, чем друзья – что говорит не в мою пользу, – проницательно замечает Уильямс. – Узнать меня – значит перестать меня любить. В крайнем случае, можно терпеть меня” . Как это признание похоже на уничижительные слова Евгения Харитонова, сказанные им о самом себе: “Меня нельзя любить. В крайнем случае, во мне могут любить душу или что там такое” !
Цитируя мемуары Уильямса, я вынес за скобки его упования на силу любви. Однажды Ривз, его знакомый, признался, что решился на самоубийство.
“– Почему?
– Я обнаружил, что я гомосексуалист.
Не зная, конечно, что он на самом деле собирается покончить с собой, я разразился смехом.
– Ривз, последнее, что я стал бы делать – это бросаться из окна из-за того, что я гомосексуалист – только если меня не заставят быть другим”.
Помимо того, что речь идёт о признании факта своей врождённой природы, Уильямс намекал на то, что простой гомосексуальный акт преображается любовью в нечто действительно ценное. Но, увы, сколько бы не уверял он читателей о своей любви к половым партнёрам, его собственные мемуары заставляют усомниться в искренности его же уверений: обстоятельства разрыва с каждым из любовников порой шокируют.
Правда, это лишь одна сторона дела.
Можно сколько угодно уличать Теннесси Уильямса в противоречиях, в приукрашивании себя и своих поступков, вопреки тому очевидному факту, что он то и дело обманывал людей, любящих его и доверившихся ему. Но всё это было его бедой, его болезнью. Нелепо подозревать, что цель анализа такого поведения – попытка умалить личность талантливого человека. Задача в другом – необходимо понять, что скрывалось за этими противоречиями, что блокировало способность к любви, о которой Теннесси Уильямс так страстно и безнадёжно мечтал?
Априорно я счёл бы, что всё объясняется его интернализованной гомофобией. Подобное предположение, однако, требует самой тщательной проверки: слишком уж сложная личность – Теннесси Уильямс, и очень уж непростая тема – интернализованная гомофобия. Чтобы вернее решить этот вопрос, сравним сексуальные проблемы американского драматурга с приключениями Дмитрия Лычёва (цитирую мой собственный анализ армейских мемуаров автора “(Интро)миссии”).

Неугомонный Дима Лычёв как зеркало Теннесси Уильямса

Журналист Дмитрий Лычёв, судя по его мемуарам, гордится своей половой неуёмностью. В её основе лежат хорошо известные невротические механизмы. Каждое новое удачное совращение служит подтверждением его сексуальной привлекательности, недюжинного ума, умения манипулировать людьми.
Временами Дима заявляет, что без памяти влюблён в кого-то из парней. Так, например, случилось, когда он встретил Костю, своего нового соседа по госпиталю. Поначалу этот новый любовник расценивается Лычёвым как былинный герой, оснащённый мечом-кладенцом (так восхищённо расценивает Дима габариты его полового члена). Чуть позднее он и вовсе возводится в ранг Бога: “Мой бог купается в реке. Я уже люблю его” . И вдруг наступает неожиданное охлаждение: “И я его не люблю”.
Чем же объясняются эти психологические кульбиты? Отчасти тем, что по ходу совращения выявилась гомосексуальность Кости. В соответствии со здравым смыслом, Лычёву надо бы обрадоваться такому открытию. Ещё бы, красавец и богатырь, чьи мужские повадки и спортивность так отличают его от презираемых Димой “педовок”, оказался “своим” , способным понять и разделить желания и вкусы гомосексуала! Можно ли ждать от судьбы подарка щедрее?
Между тем, Дима отреагировал на преображение Кости невротическим (истерическим) раздвоением сознания. Поначалу он старается не замечать самых очевидных фактов. Половое возбуждение Кости, вызванное рассуждениями Димы об их сексе втроём с братом аптекарши, Лычёв расценивает почему-то как реакцию “изголодавшегося” гетеросексуала. Совершенную самоотдачу Кости в его первой в жизни половой близости с мужчиной (немыслимую для “натурала”), он объясняет лишь необычайным талантом юноши. Это верно, Костя талантлив и к тому же наделён сильной половой конституцией. Но главное другое: он наконец-то реализовал свои давние мечты.
Лычёва же охлаждает его собственная активная роль в половой близости с любовником. Признания юноши в любви он воспринимает критически: “Врёшь, дурашка, это не любовь. <…> Просто хочется парню, и всё тут. Прекрасно знаю, отдайся ему завтра аптекарша, и он думать обо мне забудет”.
Лукавит Дима. Он давно смекнул, что она не отдалась Косте только потому, что тот и не просил её об этом. Секс с аптекаршей не соответствует характеру его половой ориентации. Частью своего раздвоенного восприятия Лычёв отдаёт себе в этом ясный отчёт. С садистским наслаждением измываясь над любовником, он уличает его в гомосексуальности. “Мучается!” – злорадно замечает он, выбалтывая при этом своё полное понимание происходящего. Сам-то он уже давно во всём разобрался. Ведь Алексей (один из прежних любовников Димы, настоящий гетеросексуал) нисколько не переживал бы на месте Кости. Вступив в половой акт даже в пассивной роли (из любопытства и в силу своего авантюрного характера), он пропустил бы разоблачения Димы мимо ушей. Слишком уж уверен он в собственной гетеросексуальной природе. Костя же с детства привык осуждать свои гомосексуальные фантазии; потому-то он и удручён фактом, что его худшие опасения в отношении самого себя оправдались.
Впрочем, скоро Дима замечает, что Костя не только смирился с тем, “
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168