Он короток, но его сжатые, веские формулировки потребовали работы целого дня.
Мы тоже работали. Усевшись в кулуарах зала, мы писали корреспонденции о Темпельгофе, о начале дня. Написавши, относили на узел связи, стрекотавший рядом, в одном из корпусов военно-инженерного училища. Через несколько часов наши первые корреспонденции были в Москве.
Был совсем короткий путь связи. В вестибюле на столе стояли два телефонных аппарата. Они были соединены непосредственно с Москвой прямым, высокочастотным проводом. Один из корреспондентов снял трубку и кричал, натуживаясь перекрыть гул разговоров и восклицаний, заполнявший вестибюль:
– Алло, я говорю из Берлина!… Разве вы не знаете, что сегодня будет подписана капитуляция Германии?… Факт! Так вот запомните, что я первый человек, от которого вы узнали это… Часа я не знаю, никто не знает, это может быть каждую минуту, ждем… Алло! Только что прибыла французская делегация… Да, она несколько запоздала… Вот она проходит мимо меня. Во главе ее представитель французской армии генерал Делатр де Тассиньи… Высокий, черный… В общем, наружность опишите сами по фото… Фото сейчас отправим самолетом… Алло! Какая погода в Москве?… Дождь?… А здесь жара, лето… И очень кушать хочется… Столовая есть, но мы боимся отлучиться… Алло! Позвоните моей жене и передайте привет из Берлина…
Так как никто не мог сказать, когда начнется процедура подписания, мы боялись отлучиться из зала. Часам к шести мы не выдержали. Столовая помещалась минутах в пяти ходьбы. Торопливо пообедав, мы рысью прибежали обратно. Все то же: ждем. История не спешит.
Иностранные корреспонденты изнывают от желания посмотреть Берлин поподробнее. В конце концов они решились и на машинах выехали в центр. Но через полчаса вернулись: тот же страх опоздать.
Томительное безделье. Все, что до сих пор было, уже описано, обснято, накручено на пленку. Кинооператоры установили в зале свои «юпитеры», радисты – звукозаписывающие аппараты. Мы разложили на нашем столе чистые блокноты, карандаши.

7

Смеркается. Бесконечно курим, гуляем по длинному вестибюлю, разговариваем с иностранными корреспондентами.
Один из них, представитель американских радиовещательных компаний, бородатый, высокий, с наружностью романтического плантатора, мечтательно говорит:
– Может быть, теперь наконец мне удастся поехать в Америку.
– А разве…
– Да, я уже восемь лет не был там.
– Почему?
– Каждый раз, когда я собирался ехать домой, в Европе что-нибудь случалось. И каждый раз это устраивали фашисты. О, как они надоели миру! Подумайте, сколько времени с ними возится вся планета. Они мешают жить. Слава богу, сегодня вечером все будет кончено с ними.
В другом углу немолодой американский корреспондент развивает теорию о том, что немцы «не меняются»:
– Не верьте этой внешней покорности. На дне ее – мечта о реванше. На моих глазах это четвертая встреча с немцами после войны и вторая – с Кейтелем. Считайте сами. Первая одиннадцатого ноября тысяча девятьсот восемнадцатого года в Компьене. Вторая – двадцать восьмого мая тысяча девятьсот девятнадцатого года в Зеркальной галерее Версаля. Двадцать второго июня тысяча девятьсот сорокового года – снова в Компьене…
– Как же вы туда попали?
– В тот день, – говорит он, подмигивая, – я был швейцарским гражданином.
Все смеются.
– Вот там-то, в Компьене, – продолжает он, – я и увидел впервые Кейтеля. Ведь это именно он продиктовал французскому уполномоченному генералу Хюнцингеру условия позорного для Франции перемирия. А сегодня он сам в положении Хюнцингера. Вот судьба! Да, здесь, в Карлхорсте, на окраине Берлина, – моя четвертая встреча с немцами. По красоте это, конечно, превосходит все предыдущие.
– Почему?
– Ну конечно! Немцев заставляют подписывать капитуляцию в их собственной столице. Это шикарно! Но все равно они не меняются. Я видел сегодня, как ваш казак ласкал немецкого ребенка. Многие видели это. Ну, такого маленького еще можно. Но старше десяти лет немец безнадежен. Нет, нет, не спорьте со мной. Я знаю, некоторые думают, что после поражения все немцы волшебным образом переменились, все, даже старик Кейтель. Кстати, я могу показать вам его последнее фото.
Он вытащил из кармана номер «Фолькишер беобахтер», который он недавно на улице взял у немца.
– Этот номер от двадцатого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года, – сказал он. – Знаете ли вы, что это был за день? День рождения Гитлера! Ему стукнуло пятьдесят шесть лет. Шикарный подарочек вы преподнесли ему тогда: начало берлинской операции. Я обязательно увезу эту газету в Америку. Реликвия! Я попрошу джентльменов расписаться на газете и удостоверить, что она взята в Берлине у немца, который использовал этот праздничный номер как оберточную бумагу.
Мы развернули газету. О чем писал «Фолькишер беобахтер» 20 апреля 1945 года, в день рождения Гитлера и за несколько дней до падения Берлина?
Именинный номер имел довольно похоронный вид. Газета сократилась до двух небольших страниц. Статья ее редактора Альфреда Розенберга «День рождения фюрера во время решающей битвы» своим кислым и напыщенным тоном резко противоречила оптимистическому стилю сводки Главной квартиры. Огромная статья Геббельса истерически призывала население не бросать фюрера на произвол судьбы и обещала, что фюрер тоже не бросит «свой народ». Как раз на это место приходилось большое жирное пятно от мяса. Кроме того, там были инструктивная статья о способах приготовления чая из капустных листьев и многочисленные похоронные объявления о смерти офицеров и солдат, погибших на Восточном фронте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19