Он не может жить в изгнании, в безвестности. Ему нужны публика, прожекторы, реклама. Кроме того, он трусоват. Известно, что пресловутый Железный крест первой степени, который Гитлер якобы получил во время первой мировой войны, он просто украл или купил в смутные дни 1918 года, когда это нетрудно было сделать. Он ведь и в строю не был, он окопов не нюхал, – он был вестовым при штабе Баварского полка… Я не сомневаюсь, что, в сознании безысходности и объятый страхом, он застрелился…
Вопрос этот, вообще говоря, не имеет большого значения. И сейчас я пишу обо всем этом только для того, 394
чтобы показать, в каком уголовном смраде, в какой кровавой лжи и грязи кончался фашизм.
Перехожу к дальнейшему изложению его последних минут.

10

В серый облачный день 1 мая начальник генштаба, невысокий толстяк, генерал Ганс Кребс, явился к генерал-полковнику Чуйкову в качестве парламентера.
Это было в квартале Шулленбург-Ринг, неподалеку от аэродрома Темпельгоф. Командный пункт Чуйкова занимал большой пятиэтажный дом, сохранившийся целым, хотя фасад его был весь изъязвлен осколками. Разговор происходил под оглушительный аккомпанемент артиллерии. Неподалеку шел бой за центр.
Генерал Кребс попробовал взять тон, который ему казался светским, а на самом деле звучал в этой обстановке довольно развязно. Он говорил по-русски: перед войной он был военным атташе германского посольства в Москве. Он предался воспоминаниям.
– Вы помните, генерал, – сказал он, пытаясь быть лиричным, – ровно пять лет тому назад, в этот самый день, 1 мая 1940 года, мы с вами стояли рядом в Москве на Красной площади во время парада?
– Нет, – сухо сказал Чуйков, – я не помню. Излагайте ваше предложение.
Спав с тона, Кребс пробормотал, что германское командование предлагает заключить временное перемирие. Из слов Кребса явствовало, что уцелевшие фашистские власти стремятся к сепаратному соглашению с СССР. Все эти предложения были наотрез отвергнуты. Чуйков объявил, что советское командование согласно принять только безоговорочную капитуляцию Берлина.
Генерал Кребс удалился ни с чем.
Вернувшись, он нырнул в подземелье. И после этого генерал Вейдлинг снова был вызван на совещание в Новую имперскую канцелярию.
Прежде чем описать это примечательное совещание, последнюю предсмертную судорогу фашизма, посмотрим, что делалось к этому моменту в Берлине.

11

Берлин – город прямых улиц. Однако мы, группа военных корреспондентов, с трудом продвигались по ним: путь преграждали обвалы, пожары, воронки.
В воздухе витала жирная копоть.
Мы добрались до высоких берегов, частью каменных, частью бетонных. На том берегу – большие дома. Каждый дом – форт. Сильно стреляют. За домами – мозг правительственного Берлина, министерские здания.
Итак, эта вода, которая плещет у нас под ногами, – это действительно Шпрее! Чувство необычайного вновь сжимает сердце. Давно ли фашисты заливали радиаторы своих машин волжской водой!
На реке нарядный павильон, изорванный осколками. Качаются ялики, гички. По-видимому, водная станция.
Старшина Георгий Четвертушкин рассаживает свою разведывательную партию в этих спортивных скорлупках и плывет через Шпрее. По воде бьют пули, мины. Всплывает оглушенная рыба. Бойцы подбирают ее в котелки. На том берегу развели костры и закусили свежей берлинской рыбкой.
Выше и ниже по реке было легче переправляться. Там – моторки. Их вели моряки. Приятно было видеть на Шпрее ребят в бескозырках с надписью на околыше «Краснознаменный Балтийский флот». В сорок втором они были в ленинградской блокаде, в сорок пятом они блокируют Берлин.
Мы пробирались в районы Шарлоттенбург и Шенеберг, руководствуясь отличным планом Берлина, который мы получили еще за Одером и где были напечатаны условными знаками разрушения, нанесенные Берлину воздушными бомбежками.
Положение в центре пока не менялось. По-прежнему гитлеровцы с отчаянным и бессмысленным упорством бешено защищали район Имперской канцелярии. Оборона здесь была сплошная. Немцы отступали, беспрерывно стреляя из самоходок, из зениток, из 88-миллиметровых пушек, так называемых «шершней», и даже из «шмелей» – мощных полевых гаубиц.
Фаустметатели, засевши в верхних этажах, швыряли свои гранаты даже в отдельных бойцов. Из нижних этажей били пулеметчики. С чердаков – снайперы. Вообще последние дни Берлина – 30 апреля, 1 мая и даже начало 2 мая – были самыми горячими во всем периоде берлинских уличных боев.
Перекресток одного из переулков Блюменштрассе был густо прегражден всяческими препятствиями: дерево-земляным забором, рогатками, надолбами, ежами, сбитыми из рельсов. Два смежных дома были соединены немцами в один форт. Разведчики штурмовой группы, которой командовал маленький молчаливый крепыш, младший лейтенант Арсений Коньков, дознались, что гарнизон этого укрепления довольно разношерстный: юнкера из берлинских военных училищ, фольксштурмис-ты, полицейские, зенитчики – большей частью беглецы из других, уже занятых районов Берлина.
Как всегда в уличных боях, между ними и противником не было нейтральной зоны, так называемой ничьей земли. Стороны упирались друг в друга лбами. И было очень интересно наблюдать наблюдателей – как они изощрялись, высматривая противника, а сами оставались незамеченными. Разумеется, бинокли, а тем более стереотрубы были отставлены. Действовал голый глаз: расстояние до противника измерялось метрами. Наблюдатель, старший сержант Мирон Гуревич, объемистый мужчина, с трудом втиснулся в какую-то разваленную каморку и, сжимая в своей ручище кузнеца телефонную трубку, шептал хриплым страстным голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19