Я временно ставлю крест на своей гипотезе, но меня не покидает ощущение, что темные корни всех убийств уходят очень глубоко в жесткую землю этих мест.
— Я, наверное, пойду вздремну, — говорит Иветт, откладывая еженедельник. — Хотите подняться и немного отдохнуть, Элиз?
Я киваю. Лифт. Мне удается самостоятельно выехать из него, и я еду по коридору. Открывается дверь.
— Это вы, Элиз? — спрашивает Жюстина. — Я услышала звук кресла.
— Да, это мы, — отвечает Иветт. — Хотим немножко отдохнуть.
— Зайдите на пять минут, — предлагает Жюстина.
— Нет, спасибо, вы очень любезны, но я и вправду устала, — отказывается Иветт.
Я поворачиваю кресло на голос Жюстины и медленно еду вперед.
— Ну ладно, я вас оставлю, — говорит Иветт. — Думаю, вы сумеете добраться до комнаты. Это вторая дверь направо от Жюстины.
Я проезжаю еще немного вперед и натыкаюсь на какое-то препятствие.
— Это моя нога, — говорит Жюстина. — Я отхожу, следуйте за мной.
Мы медленно преодолеваем порог ее комнаты. Она закрывает дверь. Пахнет ладаном. Жюстина берется за спинку моего кресла и толкает его через комнату, считая вслух:
— Раз, два, три, четыре. Вот, теперь вы стоите прямо перед своим портретом. На высоте ваших глаз, на стене.
Я поднимаю руку, тянусь, дотрагиваюсь до полотна. Слой краски. Я провожу по нему пальцами. Полотно. Краска. Длинная черта. Извилистая линия. Осязаю небольшие различия в толщине слоя краски и изменения направлений мазков. Горизонтальные, вертикальные… Большое овальное пятно, написанное вертикальными мазками. Мое лицо?
— Вам нравится? — спрашивает Жюстина.
Что за невозможная особа! Она что, думает, будто я вижу кончиками пальцев?
— Я одела вас в фиолетовое платье. Цвета грозового неба.
Рисунок, который я нащупываю пальцами, следуя за направлением мазков, имеет форму перевернутого Г.
— И вы, конечно, сидите. Сидите в межзвездной пустоте, — восторженно добавляет она.
Прелестно! И с кроваво-красным ореолом Зла, обвивающимся вокруг моей головы, я полагаю. И потом — откуда она знает, что нарисовала меня в фиолетовом платье? Может быть, она ошиблась и сделала его желтым. Солнечно-желтым. Желтое так идет брюнеткам.
— Я начала рисовать Леонара, — продолжает она. — Он тут недавно приходил позировать.
Вот именно, позировать, и, я полагаю, обнаженным.
— Я провела руками по его лицу, по его телу…
Надо же!
— … чтобы поймать суть, которая потом ляжет на полотно.
Не знаю, кто и где уж там лег, но…
— А Летиция нам помешала, это очень обидно, в такой хрупкий, в такой деликатный момент.
Сдерживаюсь, чтобы не фыркнуть.
— Столько злости в таком юном, таком невинном сердце… Иногда мне кажется, что, хотя она может видеть и двигаться, она страдает из-за своих недостатков больше, чем вы или я. Вам следовало бы с ней поговорить.
Ага, с помощью моего компьютера, воспроизводящего голос Каллас.
— Сказать ей, что ее молодость должна оградить ее от всякой ревности. Леонар ее очень любит…
О' кей, но ведь это с тобой он…
— Он ее уважает.
Ну, эти слова я слышала три тысячи раз. Если парень уважает девушку, значит, он не хочет ее, и точка.
— Вы знаете, что Леонар был знаком с мужем молодой погибшей женщины?
Муж молодой погибшей женщины? Эннекен?
— Он учился с ним на втором курсе в Ницце. По словам Леонара, настоящий мерзавец.
Но, может быть, Леонар был знаком и с Марион? Я хватаю блокнот, пишу «Предупредить Лоръе», протягиваю листок перед собой… вслепую и только потом вспоминаю, что Жюстина не может читать. Ее рука натыкается на листок.
— Ах, вы хотите что-то сказать мне! Подождите, я вам дам чашку с песком.
В голове мелькает глупая мысль — лоток для кошки, но тут она ставит мне на колени прямоугольную коробку, наполненную тонким песком.
— Пишите на песке, тогда я смогу прочесть.
Для краткости я пишу «жандармы». Жюстина водит пальцем по буквам.
— Жандармы? Вы действительно думаете, что им это будет интересно? Шапочное знакомство между студентами, еще до женитьбы Эннекена?
Я стираю надпись и пишу: «Точно тот Э. ?»
— Думаю, да. Леонар говорит не очень длинными фразами, как вы знаете. Эннекен — не такая уж распространенная фамилия, а Эннекен, занимающийся информатикой… В любом случае, какая тут связь с этими ужасными убийствами?
А почему Леонар решил рассказать тебе об этом? Тем более что ему так трудно говорить.
Она берет коробку с песком. Визит закончен. Я потихоньку продвигаюсь туда, где, по моим расчетам, находится дверь. Бум! Я машинально вытягиваю руку. Смятая простыня. Кровать. Я отъезжаю назад. Бум!
— Боже мой! — безнадежно восклицает Жюстина.
Потом, взяв себя в руки, продолжает:
— Вы недостаточно пользуетесь своим внутренним сонаром, Элиз. Тем, что я называю нашим инфракрасным зрением, позволяющим нам различать в темноте формы. Тепловые массы. Твердые объемы. Надо, чтобы ваш сонар постоянно обшаривал окружающее пространство, и вы увидите, вы у-ви-ди-те!
Она снова начинает считать вслух и везет меня к двери. Оказавшись в коридоре, я веду рукой по стене, чтобы ориентироваться. Вторая дверь направо — моя. Открываю. Наверное, я оставила включенным радио, контр-тенор поет Гайдна.
— Кто… ам? — говорит радио.
Леонар? В моей комнате!
Я действительно ощущаю тепловое излучение этой жестикулирующей массы.
— Ч-то хо-ти-те? — спрашивает он.
Именно этот вопрос я собиралась задать ему. Беседа обещает быть трудной. Блокнот: «Вы знали Эннекена?»
— Да. У-чи-лись.
«А его жену, Марион? »
— Не-ет. Э-лиз… при-нять душ.
Это он изящно намекает, что от меня воняет? У бедняги крыша поехала, или что?
— Вый-ти, по-жа-луй-ста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88