– Влади – крестный Бекки! – с вызовом произнес он – казалось, он сейчас забудет все английские слова. – Стелла не любит его, так что он приходит сюда как вор, о'кей? Он принес моей Бекки игрушку, о'кей? Это уже преступление, а, Макс? Есть такой закон – старик не может принести крестнице игрушку?
И снова ни Смайли, ни Стелла не произнесли ни слова. Оба ждали, когда Уильям неизбежно сломается.
– Влади – он же старик, Макс! Кто знает, когда он снова увидит Бекки? Он ведь друг семьи!
– Только не этой семьи, – возразила Стелла. – Больше он нам не друг.
– Он был другом моего отца! Товарищем! В Париже они вместе борются с большевиками. Так что он принес Бекки игрушку. Пожалуйста, разве нельзя? Почему нельзя, Макс?
– Ты же сказал, что сам купил эту чертову штуку, – ехидно подловила его Стелла. Поднесла руку к груди и застегнула пуговку, словно отсекая его.
Виллем резко повернулся к Смайли, как бы взывая о помощи:
– Стелла не любит старика, о'кей? Боится, я снова буду заниматься с ним политикой, о'кей? Так что я не сказал Стелле. Она уезжает в Стейнз к матери в больницу, и пока ее нет, Влади приезжает повидать Бекки, сказать «здравствуй», почему нельзя? – В отчаянии он даже вскочил на ноги, протестующе вскинул вверх руки. – Стелла! – воскликнул он. – Послушай же меня! Значит, Влади не вернулся вчера вечером домой? Пожалуйста, мне это очень жалко! Но я не виноват, о'кей? Макс! Этот Влади – он же старый! Одинокий. Может, нашел себе на разок женщину. О'кей? Заняться-то он с ней не может, но ему приятно в ее компании. По этой части он, по-моему, был большой мастак! О'кей? Разве нельзя?
– А до вчерашнего дня? – спросил Смайли, выждав целую вечность. Виллем, казалось, не понял, и Смайли иначе поставил вопрос: – Вы видели Владимира вчера. Он приехал на такси и привез желтую деревянную утку для Бекки. На колесиках.
– Точно.
– Прекрасно. А до вчерашнего дня – не считая вчерашнего дня, – когда вы его в последний раз видели?
Бывают вопросы случайные, бывают подсказанные инстинктом, бывают – как в данном случае – основанные на предварительном убеждении, более весомом, чем инстинкт, и менее весомом, чем точное знание.
Виллем вытер рот тыльной стороной ладони.
– В понедельник, – с несчастным видом произнес он. – Я видел его в понедельник. Он позвонил, и мы встретились. Точно.
Стелла тут же прошипела: «Ох, Уильям!» – и, поставив ребенка стоймя, как маленького солдатика, уставилась на коврик из конского волоса в ожидании, когда чувства придут в норму.
Зазвонил телефон. Словно разозлившийся ребенок, Виллем подскочил к нему, поднял трубку, тут же швырнул ее на рычаг, потом сбросил на пол аппарат и пинком отбросил трубку. Затем сел.
Стелла повернулась к Смайли.
– Я хочу, чтобы вы ушли, – проговорила она. – Чтобы вы вышли отсюда и никогда больше не возвращались. Пожалуйста, Макс. Ну же.
Какое-то время казалось, Смайли вполне серьезно обдумывал эту просьбу. Он посмотрел на Виллема с отеческой нежностью; он посмотрел на Стеллу. Затем сунул руку во внутренний карман и, вытащив сложенное вчетверо сегодняшнее издание «Ивнинг стандарт», протянул газету Стелле, а не Виллему – отчасти потому, что, по его предположениям, Виллем мог сломаться.
– Боюсь, Влади исчез навсегда, Уильям, – сказал он тоном сожаления. – Об этом написано в газетах. Его застрелили насмерть. Полиция станет вас расспрашивать. Мне надо знать, что случилось, чтобы посоветовать вам, как отвечать на вопросы.
Тут Виллем обронил по-русски что-то так безнадежно, что Стелла, из-за одного только тона, не говоря уже о словах, успокоила ребенка и пошла утешать другого, будто Смайли и в комнате не было. А он, предоставленный самому себе, думал о негативе Владимира, который лежал в коробке в отеле «Савой» и который не разгадать, пока это не станет позитивом, а также об анонимном письме из Парижа, на которое он никак не мог откликнуться. И еще о втором доказательстве – интересно, что это и где старик его нес, возможно, в бумажнике, но Смайли нисколько не сомневался, что никогда об этом не узнает.

Виллем наконец собрался с духом, словно уже присутствовал на похоронах Владимира. Стелла села рядом, положив ладонь на его руку, а малышка Бекки спала на полу. Виллем заговорил, и по его бледным щекам беспрерывно катились слезы – впрочем, он этого не стыдился.
– За других я гроша ломаного не дам, – начал Виллем. – А за Влади отдал бы все. Я люблю этого человека. – И, помолчав, продолжил: – Когда умер мой отец, Влади заменил мне отца. Я иногда даже называю его так.
– Начнем, пожалуй, с понедельника, – предложил Смайли. – С первой встречи.
– Влади позвонил, – произнес Виллем.
Это была первая весточка, которую Виллем получил от Группы за долгие месяцы. Влади позвонил Виллему на склад, совершенно неожиданно, – Виллем в это время как раз крепил груз и проверял с работниками конторы накладные перед отправкой в Дувр. Так они договорились, пояснил Виллем, так было установлено Группой. Он от этих дел отошел, как и все они более или менее, но если он когда-либо срочно понадобится, его можно застать на складе утром по понедельникам. В крайнем случае, звонить домой в любое время, представляясь крестным. Но не по делам. Никогда.
– Я спрашиваю его: «Влади! Вам что-то надо? Слушайте, как вы там?»
Владимир звонил из автомата на дороге, немного ниже склада. Он просил о немедленной встрече. Вопреки всем установленным хозяевами правилам Виллем посадил его в машину на «восьмерке», и Владимир проехал с ним полпути до Дувра, «по-черному», – добавил Виллем, – что значит – «нелегально». Старик вез корзинку, полную апельсинов, но у Виллема не было охоты спрашивать, зачем он нагрузился таким количеством апельсинов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135