– скомандовали из дома. – Отпусти ее, кто ты там ни есть!
Стук постепенно приближался, и Смайли заговорил, перегнувшись в дверном проеме через Хилари.
– Конни, это я, – бросил он в темноту. И снова постарался, чтобы голос звучал как можно доброжелательнее.
Сначала шустрой сворой выскочили щенки – четыре щеночка, по всей вероятности гончие. Затем появилась шелудивая старая дворняга, в которой едва теплилась жизнь: она еле добралась до веранды и тут же рухнула. Затем дверь, содрогнувшись, распахнулась во всю ширь, и в проеме появилась женщина-гора – она, скособочась, как бы висела на двух толстых деревянных костылях, за которые, казалось, даже не держалась. У нее были седые, коротко остриженные, как у мужчины, волосы и водянистые, очень хитрые глазки, которые гневно уставились на Смайли. Она так долго его рассматривала, так тщательно и так не спеша, – его взволнованное лицо, мешковатый костюм, пластиковый продуктовый пакет в левой руке, всего его с ног до головы, переминавшегося с ноги на ногу, дожидаясь, пока его впустят, – словно обладала царственной властью над ним, которую удваивали ее окаменелость, затрудненное дыхание и немощь.
– Вот те на! – возгласила она наконец, продолжая изучать Смайли и шумно выдыхая воздух. – Это надо же! Будьте вы прокляты, Джордж Смайли! И вы, и все, что вы в себе несете! Отправляйтесь в Сибирь!
И улыбнулась – улыбка была такой неожиданной, ясной и по-детски свежей, что почти смыла предшествовавшую долгую нерешительность.
– Привет, Кон, – смущенно бросил Смайли.
Несмотря на улыбку, она не сводила с него въедливого взгляда.
– Хилз! – произнесла она наконец. – Я сказала: Хилз!
– Да, Кон?
– Пойди, милочка, накорми собачек. Когда это сделаешь, накорми этих грязнух кур. Пусть наедятся до отвала. Когда это сделаешь, приготовь еду на завтра, а когда и это сделаешь, принеси мне человечьего яду, чтобы я могла преждевременно отправить этого надоедливого субъекта в рай. Следуйте за мной, Джордж.
Хилари улыбнулась, но, словно застыв на месте, не могла сделать ни шагу, пока Конни не ткнула ее легонько локтем в бок.
– Поработай копытами, милочка. Он же тебе теперь ничего не сделает. Ведь он завязал, как и ты, и, как Господу известно, я тоже.

В этом доме одновременно царили день и ночь. В центре на сосновом столе, усеянном крошками поджаренного хлеба и костями от жаркого, стояла старая керосиновая лампа – шарик желтого света, лишь усугублявший окружающую тьму. Темные дождевые облака, прочерченные закатным солнцем, виднелись за французскими окнами в дальней стене. Следуя за бесконечно продвигавшейся Конни, Смайли постепенно уразумел, что это единственная в доме комната. Кабинетом служил здесь письменный стол с выдвижной крышкой, заваленный счетами и коробочками с порошком от блох; спальней – двуспальная латунная кровать с горой мягких зверьков, лежавших, точно мертвые солдатики, среди подушек; гостиной – качалка Конни и шаткий диванчик из плетенки; кухней – газовая плитка, питаемая баллоном, и галереей – неразбериха старых воспоминаний.
– Конни не возвращается, Джордж, – бросила она ему через плечо, ковыляя впереди. – Пусть дикие лошади бьют копытами землю и выбрасывают пар из ноздрей до разрыва сердца, но старая дура сняла ботинки и навсегда повесила их на гвоздь. – Добравшись до качалки, она медленно начала поворачиваться, пока не стала к ней спиной. – Так что, если вы явились за этим, можете передать Солу Эндерби, чтоб он набил себе этим трубку и выкурил. – Она протянула к нему руки, и он решил, что в ожидании поцелуя. – Только не это, вы, сексуальный маньяк. Поддержите меня за руки!
Он выполнил ее просьбу и помог ей опуститься в качалку.
– Я не за этим приехал, Кон, – успокоил ее Смайли. – Я не собираюсь вытаскивать вас отсюда, даю слово.
– И по весьма веской причине: она умирает, – решительно объявила Конни, будто не обратив внимания на его слова. – Старая дура отправляется в машину для измельчения бумаг, и давно пора. Кровопивец старается, конечно, задурить мне мозги. Потому что он трус. Бронхит. Ревматизм. Влияние погоды. Ерунда все это. Это смерть идет – вот что. Неуклонно приближается великая С. В пакете у вас там что – выпивка?
– Да. Да, выпивка, – с радостью откликнулся Смайли.
– Отлично. Давайте напьемся. А как эта демоница Энн?
На сушильной доске, среди вечной груды посуды, он отыскал два стакана и наполнил их.
– Процветает, я полагаю, – ответил он.
Отвечая ей доброй улыбкой, – а Конни явно доставляло удовольствие его посещение, – Смайли протянул толстухе стакан, и она взяла его двумя руками, в варежках.
– Вы полагаете, – эхом отозвалась она. – Хотела бы я, чтоб вы не полагали. А приструнили бы ее раз и навсегда – вот что вы должны сделать. Или подсыпать ей толченого стекла в кофе. Ну, хорошо, так зачем же вы прибыли? – спросила она, все на одном дыхании. – До сих пор за вами не водилось делать что-либо без причины. Ваше здоровье?
– И ваше, Кон, – поднял стакан Смайли.
Ей пришлось, чтобы выпить, наклониться всем телом к стакану. И когда ее крупная голова оказалась в круге света, отбрасываемого лампой, он увидел, – а он видел достаточно, чтобы знать, – он увидел, что она не обманывала, так как на коже ее лежал белый, как у больных проказой, отпечаток смерти.
– Да ну же. Выкладывайте, – приказала она самым суровым тоном. – Учтите, я вовсе не уверена, что помогу вам. После того как мы расстались, я обнаружила, что на свете существует любовь. Это портит гормоны. Расшатывает зубы.
Ему требовалось время, чтобы снова ее узнать. Он просто в ней сомневался.
– Речь идет об одном нашем старом деле, Кон, только и всего, – начал он извиняющимся тоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135