Хилари со своего места у стены крикнула:
– Прекратите! Прекратите!
А он возвышался над Конни, выведенный из себя ее дешевым и несправедливым сравнением, зная, что ни методы Карлы, ни деспотизм его не были ему присущи. Он как во сне услышал свой голос: «Нет, Конни!» – и обнаружил, что пытается что-то вдавить ладонями в землю. Только тут ему вдруг стало ясно, что его вспышка до смерти напугала ее, что он никогда прежде не выказывал при ней такой убежденности или такого прилива чувств.
– Старею, – пробормотал он и сконфуженно улыбнулся.
Напряжение спало, тело Конни постепенно обмякло, и воображение умерло. Руки, всего пару секунд назад крепко державшие его, теперь безжизненно лежали у нее на коленях, как трупы в траншее.
– Все это треп, – мрачно изрекла она. Глубокая и безысходная апатия овладела ею. – Скучающие от безделья эмигранты, плачущие за рюмкой водки. Оставьте это, Джордж. Карла наголову вас разбил. Он обдурил вас, заставил попусту терять время. Наше время. – Она выпила, не заботясь уже о том, что говорит. Голова ее снова упала на грудь, и Смайли решил, что она заснула. – Он задурил голову вам, задурил мне, а когда вы почувствовали неладное, велел этому чертову Биллу Хейдону задурить голову Энн и сбить вас со следа. – Она с трудом приподняла голову и снова посмотрела ему в лицо. – Поезжайте домой, Джордж. Карла не вернет вам прошлого. Живите, как здешняя старая дура. Раздобудьте себе немножко любви и ждите Армагеддона.
Она снова закашлялась – до рвоты, один приступ следовал за другим.

Дождь перестал. Глядя во французские окна, Смайли снова увидел освещенные лунным светом клетки, тронутую морозом проволочную сетку; увидел заиндевевшие макушки елей, взбирающихся по склону в черное небо; увидел перевернутый мир, где светлое становилось темным из-за теней, а темное ярко вырисовывалось на белом ковре, накрывавшем землю. Увидел вдруг появившуюся из-за облаков луну, манившую его в клубящиеся пропасти. Увидел черную фигуру в сапогах-веллингтонах и платке, бегущую по дорожке, и узнал Хилари: должно быть, он не заметил, как она выскользнула из дома. Он вроде бы слышал, как хлопнула входная дверь. Он вернулся к Конни и присел на диванчик возле. Конни плакала, ее несло, и она заговорила о любви.
– Любовь – чувство позитивное, – произнесла она, – спросите у Хилс. Но Хилари исчезла и спрашивать было не у кого. – Любовь – это камень, брошенный в воду, и если будет брошено достаточно камней и мы все вместе будем любить, по воде пойдут такие круги, что они взбудоражат все море и затопят ненавистников и циников. Даже этого зверя Карлу, мой дорогой, – заверила она Смайли. – Так говорит Хилс. Треп, верно? Все это треп, Хилс! – выкрикнула она.
И снова закрыла глаза, а через некоторое время, судя по дыханию, видимо, задремала. Или, может быть, только сделала вид, что задремала, чтобы избежать мучительного расставания.
Он вышел на цыпочках в холодный вечер. Каким-то чудом мотор в машине сразу завелся, и он рванул вверх по дороге, выглядывая Хилари. За поворотом он различил ее в свете фар. Она, съежившись, ждала среди деревьев, когда он наконец уедет, чтобы вернуться к Конни. Она снова закрыла лицо руками, и ему показалось, что он увидел кровь, – возможно, она ногтями расцарапала себе щеки. Он проехал мимо и поглядел в зеркальце заднего вида – она неотрывно смотрела вслед, и на мгновение ему показалось, что это один из помутившихся рассудком призраков, одна из подлинных жертв войны, которые вдруг появляются на затянутых дымом пепелищах, грязные и голодные и лишившиеся всего, что они когда-то имели или любили. Он подождал, пока она не двинулась вниз под гору, к светящимся окнам дачи.
В аэропорту Хитроу Смайли купил билет на следующее утро, затем лег в постель в номере отеля как будто того же самого – правда, стены здесь не были клетчатые. Всю ночь отель не спал, не спал вместе с ним и Смайли. Он слышал грохот спускаемой воды, звонки телефонов, скрип кроватей под любовниками, которые не могли или не желали спать.
«Макс, выслушай нас еще раз, – прокручивал он в своем мозгу, – это Песочник подослал Кирова к эмигрантам, чтобы раздобыть легенду».
ГЛАВА 16
Смайли прилетел в Гамбург поздно утром и на аэропортовском автобусе отправился в центр города. Стоял туман, морозило. На Привокзальной площади, обойдя несколько гостиниц, он остановил свой выбор на старой, немноголюдной гостинице с лифтом, который поднимал не больше трех человек сразу. Он зарегистрировался под фамилией Стэндфаст, затем прогулялся до агентства, дающего внаем автомобили, и нанял там маленький «опель», который поставил в подземном гараже, где из громкоговорителей приглушенно звучал Бетховен. Машина служила ему своего рода черным ходом. Он никогда не знал, понадобится ли она ему, но знал, что необходимо под рукой иметь ее. Он снова вышел на улицу и направился в Альстер, чувствуя, как предельно обострено его восприятие, реагируя на сумасшедшую езду по улицам, на магазины игрушек для детей миллионеров. Грохот города ударил по нему как волна огня, заставив забыть про холод. Германия была его второй натурой, даже второй душой. В молодости немецкая литература стала его страстью и предметом изучения. Он мог, словно натянув форму, мгновенно переключиться и смело заговорить по-немецки. Тем не менее на каждом шагу Смайли чудилась опасность, так как в молодости он полвойны провел здесь, изведал одиночество и страх шпионского существования, и сознание, что он на вражеской территории, крепко засело в его мозгу. Он знал Гамбург в детстве – процветающий, изысканный портовый город, прикрывавший свое легкомыслие плащом англицизма, а в зрелые годы видел город, погруженный в средневековую тьму воздушными налетами тысяч бомбардировщиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135