И вот пришло озарение.
– Брюлики и власть, – объявил он, – видимой связи не имеют, но корень у них один: амбиции.
– А все эти потехины одним миром мазаны, – добавила генеральша.
– Ну тя, Михална, – махнула на нее няня Паня. – Вовка парень ничаво.
– Ничего, а старух обирает. Купил у меня канделябр. Знала бы, в музей снесла. Дал пятьдесятку.
– Пиисятка не пиисятка, Вовка на грабеж не пойдет. Чё ему мараться. Вон и бабу какую оторвал, красотуля.
– Чечмечка, – сказала Лидия.
– Чеченка, – сказала Маняша.
– Да нет, не похожа, – заступилась за жену Потехина няня Паня.
– Крашеная, – возразила Лидия. – Сталин тоже гулял с паспортом «Чижиков» и не попался. А перекисью Иосиф Виссарионович не красился.
– Да! Насчет «красился», – сказал Костя.
И рассказал новости. Фантомас объявился с подружкой. Увели из «Али-бабы» на Лубянке музейную панагию. Он с бородой, она размалевана. Короче, сладкая парочка.
– Ишь, сладкая, – буркнула няня Паня. – У нас в Оружейке тоже все сладкие…
Костя потянулся за пирогом.
– Оставь бабушке, – сказала Катя, – она любит сладкое.
– Прямо тебе сахарные, – продолжала Паня. – Иной раз сяду в зале, подяжурить за Веру Кистинтиновну. Ишь – думаю – ходят, зыркают, а ведь не дети. И чё им зыркать? Ходют, грязь носют. Ишь, ведь… Седина в бороду… Вчерась совсем смех…
Зазвонил телефон. Порфирьева, Роза Федоровна, вызвала Паню.
– Плохо ей, что ли? – спросила Катя.
– Гости, наверно, – сказала Лидия с улыбкой. – Неугомонная.
– Проверю-ка я бабу Клаву, – тоже встала было Маняша. – Что-то она молчит.
– Сиди, – сказал Костя, – я сам схожу. Он дошел до бабки и приоткрыл дверь. Бабушка лежала мирно и моргала.
– Писать не хочешь?
– Э.
– Точно нет?
– А.
Костя вернулся на кухню. Вернулась и няня Паня, но посиделки дали трещину. Фомичевы прощались с Катей и говорили: «Катенька, приходите», – няня Паня, посерьезнев после Розиного звонка, досиживала из приличия и строго смотрела в чашку с чаем.
Костя сел рядом с Катей и положил голову на острое подружкино плечо. Катя положила голову на его голову.
– Ну, так что, нянь-Пань? Как там твои оружейные парочки? – напомнил старухе Костя.
– Парочки, парочки, бараны да ярочки, – сказала няня Паня, поджав губы. И встала.
Встали и Костя с Катей. Они пошли спать, а няня Паня ругаться с Розой Федоровной. Паня с Розой тоже были сладкой парочкой, и неизвестно, кому из них обеих становилось от ругани слаще.

7
ПОДУМАТЬ НЕ УДАЛОСЬ

Аркаша Блевицкий пил за здоровье старухи Порфирьевой: он проживал последнее время ее деньги. Получил он их как комиссионные.
У старухи был товар, у него купец. Порфирьева продала Аркашиному человеку свои пятикомнатные хоромы с правом ее пожизненного в них проживания.
Продавать квартиру Порфирьева сперва не хотела. Но хотела она издать собрание сочинений мужа, умершего в 59-м лауреата госпремии писателя Федора Федоровича Порфирьева.
Покупатель взялся издать его целиком. За то Порфирьева заплатила квартирой. Фамилия Аркашиного человека бьша Иванов. Старуху фамилия напугала, но Аркаша сказал, что знает друга с такусеньких.
– Собутыльник, что ль? – спросила Роза Федоровна.
– Не, Розфёдна, – осклабился Блевицкий, – Лёня пошел в горку. У него своя фирма, компьютерное обеспечение. Девятое место в мире.
И Порфирьева сделала дело жизни.
Издательства не издали бы Федора Порфирьева никогда. Но Роза Федоровна мечтала о полном собрании сочинений, как у Толстого. В мире должны остаться сорок зеленых с золотом томиков стихов, пьес, романов и дневников.
Порфирьева была права по-своему. В зеленое собрание, кроме, разумеется, хрестоматийной эпопеи «Большое время» без купюр, вошли осужденная песенная под народную поэма с частым зачином «Эх, да грянула…» и написанные для души стихи под Некрасова-Тихонова-Михалкова «Довоенное», в том числе баллада «Весной»: «Весной перед самой войной / В дому архитектора Росси / Присутствовал я на допросе, / За дверцой засев потайной…»
«Писатель, – считал Костя, – не нужный, но, несомненно, способный».
Тем более и Ленинскую премию Брежнев дал ему нехотя.
Сама же Порфирьева жила безденежно, но шикарно. Ее квартира была, вплоть до коридора, набита добром. Шифоньеры ливанского кедра, поставцы карельской березы, на стенах малая галерея. В темном коридоре больно заденешь лбом или боком резной шкафной выступ. «Пис оф арт», – говорили покупатели.
Роза Федоровна молодилась и держалась на ногах до девяноста лет.
Держалась она и теперь, но уже в кресле. Она отдавала пенсию на еду, сама не ела, но есть-пить было кому. В доме толокся народ: во-первых, что-нибудь выпросить, во-вторых, послушать рассказы. Порфирьев
порассказал Розе, кто и как обделывался. Костины женщины, Володя Потехин с женой и ее подругами, порфирьевские наследницы с родней, Гога Фомичев, зачастивший к Маше и генеральше в отсутствие жильца, Блевицкий с алкашами, даже писатель Кусин, которого Порфирьев в пятидесятых годах посадил.
Ухаживала за старухой Порфирьевой юркая дошлая тетка Тамара Барабанова, молодая пенсионерка, бывшая циркачка. Прежних наследниц Роза разогнала: они были стервятницы.
Роза не жадничала, но стервятниц не любила.
Тамара Розе понравилась. Она вертлява, но любознательна и угодлива.
Расплачивалась с ней и прочими Порфирьева вещами или деньгами от продажи вещей.
Но расставалась с добром Роза старчески капризно. То продает, а то вдруг нет. Проси, стой на коленях – нет, и баста. Зато находило на нее – разбазаривала ценнейшее. Раздаривала вещи чужим, Аркаше подарила набросок ивановского «Явления Христа народу».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34