«Понятно, – думал Костя. – Подводит к наследству. Не доносить же, что Тамара ревновала к Пане Порфирьеву».
Костя и готов был помочь, но боялся болтать про буковый шкаф и рулетку. Походило это на сплетню и советский донос.
Минин и не настаивал. Конечно же, знал от участкового местные сплетни. Тем более такие.
Милиционеры ушли. Бедняги. Скольких соседей ни обходи, всё одно.
Вешдоков нет. Чашки вымыты. Ни к чему не прицепишься.
Спали Костя и Катя плохо, воскресенье прошло бестолково.
Позвонили утром Порфирьевой.
Старухин голос звучал в трубке ясно, звонко. И правда, Панина смерть ей как с гуся вода.
– Деточки, слыхали, что Паня рассказывала?
– А что?
– Оказывается, она…
В трубке послышались стуки, кажется, из глубины комнаты. Роза Федоровна замялась.
– Нет, нет, ничего, – заспешила она, – всё в порядке.
Опять дальние звуки. И Роза, шепотом:
– Зайдете – скажу. И смех, и грех…
– Старость – позор и кошмар, – сказала Косте Катя.
За день исполнили все воскресные обряды. Пили кофе утром, сходили за едой вниз в гастроном, даже перешли дорогу, купили в «Эльдорадо» кешью, потому что там они вкусней. Погуляли, как люди. Но всё было в какой-то дымке ужаса. Хотя лирика тоже опьянила. Костя и Катя шли, держались за руки. Вернулась влюбленность первых дней. Дух смерти освежил чувства.
Забегала Барабанова.
Старуха ночевать с ней расхотела.
– Ну и пошла, зануда старая, – верещала Тамара, – сами знаете куда. У меня у самой и видак, и ящик «Сони»!
Тамара смотрела строго и вызывающе: мол, с ней я сама разберусь, а вы на меня думать не смейте, сами сволочи все.
К Порфирьевой Костя и Катя пошли вечером. Они рассчитали, что старуха устанет и не задержит разговорами.
Костя позвонил в дверь.
Тишина.
Звонили долго. Стучали глухой перечнице.
Выполз из соседней двери Брюханов.
Костя стал разбегаться и наскакивать ботинком на дверь.
Потом подняли тревогу и вызвали участкового.
Наконец дэзовский слесарь Хабибуллин взломал дверь.
Касаткин вбежал вслед за Николай Николаичем.
В коридоре Костя привычно отстранился, но всё же стукнулся виском о шкаф.
Роза Федоровна Порфирьева лежала на кровати на боку лицом к стене с удавкой на шее. Удавка – черный чулок, злобно-озорно завязанный сзади бантом.

9
НЕВЕСТЫ

Костя притих.
В ту ночь они с Катей поссорились. Катя сказала: «Ну и ну». Костя сказал: «Что – ну и ну. При Совке всегда и везде так было». Катя сказала: «В нашем доме чулком не душили». А Костя: «В вашем доме ели живьем». – «Твой дом – кладбищенский гадюшник». – «А твой – кладбищенский хлев».
Катя обиделась на правду. После института отстояла право жить без родителей и снимала самую дешевую квартиру на всю библиотечную зарплату в доме «гостиничного типа» у черта на куличках у Митинского кладбища.
На словах «кладбищенский хлев» Катя встала, сложила сумку и уехала.
Начиналась очередная рабочая неделя. Горожан в июне убавилось, туристов прибавилось. Небо свежее, высокое. Праздная вселенная словно гуляет по городу. От вселенского холода неуютно.
Касаткин проверил бабушку, надел старую косуху и поехал на службу.
В этот день и следующие, как нарочно, совсем не было новостей. Активность политиков и тусовки угасала.
Костя равнодушно подготовил обзор последних думских решений, потом описал, в чем красовались депутат Неженовский и генерал Беледь на последнем в этом сезоне «Лебедином озере».
Наконец, сообщил он о двух насильственных смертях в собственном великом доме-дворце.
Но работал Касаткин рассеянно. Всё, казалось, далеко. Даже экран компьютера – точно за три километра.
Костя думал о пятничном послании по е-мэйлу – «Знай наших», но так ничего и не придумал. Для успокоения он всё списал на шутку. Спросил было у Борисоглебского: «Ты шутил?» – «Нет».
Что ж, ладно. Анонимных шутников достаточно.
Костя всё же проверил – адресат какой-то «промхим…чего-то… техмаш». И Костя отступился.
Фантомас тоже затих. А если бы и нет, черт с ним, хулиганом. Все же красть брюлики лучше, чем душить и травить старух.
Костя сам стал думать по-стариковски. «До чего же люди разные, – говорил он серьезному немцу Паукеру. – Каждому, видите ли, свое. Стервятники все, мародеры». Больше резонерствовать было не с кем. Борисоглебский не интересовался низменными предметами.
Домой Касаткина не тянуло.
Маняша возилась с бабушкой. Бабке кончили делать уколы, ей стало лучше, но говорила она невнятно и не вставала.
Домашние новости рассказывали Косте Фомичевы.
Эксперты отработали в квартире у покойной Порфирьевой. Минин говорил с генеральшей, с Маняшей, с Тамарой Барабановой, с Леонид Иванычем Ивановым, с Блевицким, с Потехиными и Кусиным. Опять следователь просил паспорта, переписывал паспортные данные в протокол, расспрашивал.
Физически среди порфирьевского окружения подозрительны все, кроме Касаткиных, Костиной девушки Кати Смирновой и Фомичевой-старшей. Бабушка не встает – свидетельство врача, а Кости, Кати и Лидии Михайловны у Порфирьевой не было. Остальные были.
Минин выяснял, кто уходил в то воскресенье от старухи последним. Уходила Барабанова. Старуха якобы еще была жива: сердилась, потом закричала вдогонку: «Постой, дура». Но Барабанова ушла. Но старуха могла встать, открыть потом.
Рассуждения здравые таковы: кому выгодно? В принципе, любому.
Выгодно Барабановой. Та могла отравить няню Паню, но душить старуху ей не резон.
Выгодно Иванову. Но ему не резон – травить Паню. Ведь старухи – не мафия.
А вообще, у Порфирьевой есть что взять любому.
Маняша – нищая, ей дорогие безделушки унести на продажу хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34