– Нет-нет.
Мира резала непривычно зло.
– Не надо мигицию.
– Почему? Напишете заявление о краже.
– Нет.
– Но надо же их поймать.
– Не надо.
– Почему?
– Всех не пегеговишь.
В это утро она пришла с дежурства и обнаружила сломанный замок и разор.
– А что украли, Мира Львовна?
Мира понемногу успокаивалась. Она проворно прихлопнула шкафные дверцы, задвинула ящики, подняла с пола шкатулку с рассыпанными красными бусами, перевернула опрокинутый стул, сняла и повесила шубу на плечики.
– Да что кгасть! Кагакугь на мне, а зогота не имею.
– Но ведь что-то пропало.
– Бгошь.
– Дорогая?
– Стекгяшка. Дугаки.
– Что ж они полезли?
– Кгетины. Тешили, что вгачи в бгигьянтах.
– Странно. Кто же это мог быть?
– Дагюбой. Дгяни. Богваны. Постучалась и заглянула Катя.
– Такое впечатление, что что-то искали, – сказала она.
– Ну, гадно, гадно, детоньки, все в погядке, – вдруг заторопилась доктор Кац. – Вы-то как сами? Как здоговье, Костя?
– Здоровье коровье.
– Ой, смотгите. Опять отечный.
– Чаи он гоняет, вот и раздулся, – объяснила Катя.
– Почему чаи?
– Есть неохота, – ответил Костя, подтянув трусы.
– Это почки, – сказала Мира. – Нет аппетита – камни. Могу, детка, погожить вас к себе, пговегиться.
– Нет, нет, что вы, – заторопился Костя.
Они вернулись к себе. В окно проглянуло солнышко. Катя легла досыпать. Костя зевнул и надел брюки.
Катька, может, права. Квартирные воры крадут аккуратней. Но красть мог неумелый. Срочно понадобились деньги. Бросалось в глаза, как неграмотно взял он стеклянную брошь. Искать у Кац было нечего. Она не создавала секретное оружие. Она смотрела мышам в брюшко.
Мира еще осенью поведала ему свою жизнь. Папа был вгачом-вгедитегем, умер от инфаркта в день освобождения, за ним, от инсульта, – мама, тегапевт. Мира стала «угогогом», муж, тоже уролог, уехал в Израиль, она патриотично отдалась задрипанной двухсотке и гаврилинским афганцам.
Предположим, у Кац искали все же научные сведения. Скорее всего на заказ. А брошь – прихватили. Если так, увидят, что стекло, и выбросят.
Костя подошел к окну, глянул вниз, на помойку.
Как всегда, копошился там знакомый черный чер­вячок. Поволяйка выуживала бутылки на субботнюю выпивку.
Костя дождался, пока она обрыла баки, достал с антресолей старый хозяйский ватник, служивший, видимо, всем прежним жильцам сначала тюфяком, потом половой тряпкой, надел его, натянул ушанку до глаз, обмотался, как ребенок на прогулке в мороз, до глаз шарфиком и спустился во двор.
Было еще светло. Поволяйка скрылась в направлении плешки, больше никого не было.
Костя приступил к осмотру помойки. Ничего особенного он не ждал, но проверить хотел.
Баки были почти пусты, доверху наполнялись они к вечеру. На дне лежали мокрые газеты с овощными очистками и смятые молочные пакеты. Один бак стоял полный. В кучу упаковочного пенопласта кинута была подозрительная дермантиновая сумка со сломанной молнией. Костя осторожно заглянул. В сумке лежали пенальчики, напоминавшие емкости для бутербродов. Под ними посверкивала, как рубин, стеклянная роза на булавке.
Костя вытащил верхний пенал.
На старой, в царапинах, металлической коробке стояло клеймо «Медхехника» и советский знак качества. Это был герметический медицинский контейнер. Очевидно, на соровские деньги сменили оборудование в этой ее ЛЭК, и Мира, по совковой привычке хапать, унесла к себе казенное списанное старье.
Костя с опаской приоткрыл крышку. Контейнер был чист, словно никогда ничего в себе не хранил.
Костя с отвращением перебрал остальные, еще десять, все чистые.
Один он положил в целлофановый пакет. Пальцев на металле, скорее всего, не было. В милицию Костя все же позвонил. Они приехали, но не возились. Вещи извлекли из мусора и вернули владелице, только и всего. О Костином звонке, по Костиной просьбе, умолчали. Дядьков сказал, что вызывали нижние соседи. Услышали, мол: Кац сгоряча кричала на весь дом.
Мира любезно приняла пеналы и брошь и сдала ментам же на экспертизу.
К четырем милиция отбыла. Дом постепенно наполнился движением, загудел. Жильцы возвращались со всех своих законных и не очень работ. Оба лифта ходили без передыха. Подростки гулко перекликались на лестнице и вбегали и выбегали, грохоча ботинками.
Костя выглянул в коридор. Их отсек был тих, но сквозняк доносил какое-то неспокойствие. Косте впервые за долгое время мучительно захотелось уюта и полноценного обеда с первым, вторым и третьим.
Он опять схватил куртку, выскочил вниз, купил в универсаме пачку быстрых супов «Раз – и готово», спагетти, коробочку корейского салата, вино «Сангрия» и торт-мороженое с башнями из бизе.
На подъездной двери висел листок с эрэнъевской свастикой. Те же листки мелькали сегодня на улице на стенах, но Костя по дороге не остановился. Сейчас прочел:
«Еврейский трансплантарий торгует русскими почками! Долой жидов из ЦМРИА!»
Костя видел это и раньше и спрашивал Миру, не подаст ли в суд. Мира тогда сказала:
– Суды, кисугя, завагены исками. Кгевету уже не пгинимают. Тогько кгиминаг».
Света в подъезде опять не было. Лифт не ходил. Костя побежал вверх по лестнице и кого-то нагнал. Человек поднимался тяжело, но бесшумно. По железной кубышке Костя догадался, что это Чемодан, замедлил прыть и пошел за ним. У окон, между этажами, Костин взгляд упирался в чемодановские руки и ноги. Руки были неслесарски тонкие, а на ногах сандалеты. В таких не ходят зимой и не чинят сантехнику.
– Вить, у нас течет кран, – сказал Костя. – Поможете?
– Щас – нет, – был ответ. Чемодан остановился, поставил чемодан на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39