Иногда Ушинская попрошайничала у бизнесменов, но вполне достойно.
Учителей она старалась привлечь красивых и совре­менных. Учительская зарплата в 4016-ой была вдесятеро больше, чем у Кати в Горьковке.
К тому же на ноябрьских эрэнъевцы учинили в Митино молодежный дебош, как всегда, с криками «смерть жидам!». И Ушинская сказала: «Катюшенька, идите к нам учить детей прекрасному».
По правде, Катя пошла на ставку в школу, чтобы иметь право ругать Костю. Кроткие сварливы. Но работа, хоть Катя не признавалась, пришлась, действительно, ей по душе. Слабые тянутся к детям, животным, всем беззащитным, потому что любят командовать.
Дети были детьми по уму, но сердцем чувствовали взросло. Тридцать пар глаз устремлялись на стройную Катеринывгеньну с обожанием. Катин, особенно Костин, журналистский ореол был неотразим. Притом вне класса она, в красном вязаном колпачке и черной аляске, была своя, как ровесница. Филология пошла у них нарасхват. Дети не сводили с Кати глаз. И за ее худобу и вислый, как на вешалке, свитер уважали. После урока до следующего урока литераторшу обступали плотным кольцом, одни – спросить, другие – так постоять, при ней.
На классруководство Кате дали девятый. Из ее-то именно девятого девочки и пропали.
Девочки, правда, были те самые «Костины» Маша и Даша, которых в сентябре с подоконника между этажами согнали бомжи.
Тогда Касаткин к ним не пригляделся. И сейчас напряженно всматривался в цветной мутноватый квадратик, поляроидное фото. Эти фото кто-то надарил Кате в ее девятом: Катя у доски, Катя у окна, Катя между рядами, Катя где-то на ходу, улыбочка, юбка разметалась, все смазано, но красиво. Можно подумать, фотомодель.
На плохоньком снимке была видна Катина макушка над столом, остальное заслоняли с обеих сторон дети. Маша с Дашей стояли в сторонке. Полногрудые пышки с откляченным, как у уточки, задком. Такие сексапильны, пока учатся в школе.
Могло случиться что угодно, самое нехорошее.
Последний раз матери видели их утром, одноклассники – у школы, когда расходились после уроков, в начале третьего. Дальше след пропал. Денег у девочек не было. Родители еле сводили концы с концами и дочерям выдавали со скрипом десятку с получки.
Объявили розыск, заодно трех первых парней – эрэнъевца, пэтэушника и киоскера. Несколько раз сообщали по ТВ с показом фото. Провели опрос. На Машу и Дашу свидетели нашлись. Двух толстеньких девочек видели у конечной остановки экспресса № 777. Мол, обе были в оранжевых куртках и башмаках на платформе. Матери подтвердили. У Маши – красная куртка, у Даши желтая. У Маши – кроссовки на платформе, у Даши – башмаки на каблуках и с пряжками.
Ищейка участкового Голикова, действительно, от школы привела на автобусную остановку и залаяла.
Вот и всё.
Маша с Дашей пропали сразу после Костиной презентации.
Был конец школьной четверти. Народ перед Новым годом расслабился.
Но ударили наконец морозы, совпав, как всегда, с трагедией. Прошла первая снежная буря, намело снегу с запасом. И, хотя люди готовились к праздникам, воздух морозно оцепенел. Вечером после десяти все казалось льдом и мраком смерти. Снег под ногами скрипел адски зло.
Отношение митинцев к Косте и Кате тоже, мягко говоря, подмерзло. Люди при встрече опускали глаза. С Касаткиным почти никто теперь не здоровался. Словно стыдились за недавний праздник. Словно этот праздник всему виной!
Понятно, что Костя и Катя людей не крали. Но у чувства своя логика.
30-го к ним приехал Жэка и просился на каникулы, но они спровадили его и велели пока не приезжать.
31 декабря они сами уехали на Берсеневку встретить Новый год у Костиной бабушки.
Провожали их косыми взглядами. Отвечали: «С наступающим!» – неохотно.
В новогоднюю ночь исчезла Кисюк-младшая, Таечка. Вышла вынести ведро в мусоропровод и не вернулась совсем. Была в халате и тапках.
Раиса на рассвете бегала по дому, звонила куда-то без толку, выскакивала на улицу, вперемежку с подростковыми хлопушками кричала в окна: «Таечка, Таечка!»
Костя с Катей были тут ни при чем. Но в первое утро нового года, когда они подкатили к подъезду, встречные посмотрели на них с ненавистью.
10
ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ
В начале января уголовное дело о пропаже людей было возбуждено.
Ваняев и Петраков могли сбежать от призыва. Олег от «братков». Маша с Дашей, девочки шальные, допустим, бегали за поп-звездами. Но Таечка сидела дома. Днем наездилась, устала, чистила, как сказала Раиса, яйца для лососевого салата и ни за кем не бегала.
Криминал был налицо.
Костя бесплодно сидел за компьютером.
Летом душили старух, зимой крадут детей.
Сосед Ваняев. Веселовской сменщицы Зои Петраковой сын. Олег-киоскер. Катькины девятиклассницы. Таечка. Итого шесть.
Правда, Тая Кисюк не ребенок, тридцать лет, разведенка, и эти – не дети. Ваняев драками, даже просто угрозами «жидам» сам вполне тянул на 206-ую – ста-тью – «хулиганку».
Пропажи начались в ноябре. Осенью, как известно, обострение приступов у маньяков-убийц. В Митино, похоже, явился новый Чикатило. А смотрят косо почему-то на Костю.
– Ну и что же, что косо смотрят. Тебе с ними детей не крестить, – утешала Катя. – Наплюй. Маньяк не ты.
– Я, – шутил Костя.
Но скоро снова заговаривали о том же.
В самом деле, с какой стати тут маньяк? Маньяк нападает на слабых. А у Ваняева велосипедная цепь и перстень с шипом. И у Олега-киоскера…
– Кость, купи нам пушку.
– Где?
– В магазине «Охотник». Продают с восемнадцати лет любому.
– И что за пушка?
– Бьет на десять метров. Пневматическое ружье.
– Брось. У Олега из ларька был пэ-эс-эм. Не помогло.
– Что же делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39