«Тебе достанутся два дома, через два месяца ты будешь введен в наследство и выплатишь мне разницу».
«Я могу вам вернуть оба дома посредством дарственной записи. Приплаты не возьму».
«Видно, не знаешь, что творится».
«Наконец-то взялись за вашего брата», – сказал я.
Пухлый икнул. Раз, другой, третий… Он понял – я вернулся другим.
«Ты что – может, тебя устроить в психиатрическую? Делом, сколько просишь?»
«Ни рубля. Мне за всё заплатит наличными Джейран. Где он сейчас?»
«А почем я знаю. О нём давно ни слуху ни духу».
«Тогда платите вы».
«Сколько?»
Я умышленно заломил цену и добавил:
«Только валютой. Убываю за рубеж. Навсегда».
«Мерзавец!»
«Не понял? Потому что покидаю родину?»
«Я уже третий год живу на зарплате».
«Бережёте миллионы».
«Идиот. В общем, катись отсюда. Куда угодно, можешь даже слетать в генеральную прокуратуру или в КГБ. Не забудь, прошло восемь лет, есть такое положение – срок давности».
«Есть. Но вас просто из любопытства попросят объяснить, как вы распорядились со значительными валютными суммами и драгоценными слитками, которые я транспортировал от Яна Петровича к вам. В них законно заинтересовано Министерство финансов на предмет дальнейшего строительства жилых домов, детских садов, школ, здравниц, а также социалистической индустрии».
«Мерзавец!» – уже несколько патетически воскликнул дядя Пухлый, беспорядочно икая.
«Не повторяйтесь, дядя. Вас могут услышать дружинники, и мне придётся объяснить им, что вызвало ваш гнев!»
«Негодяй! Бандит!» – прошипел Матвей Терентьевич Пухлый, которого никогда не посещал юмор.
«Итак, ваше отношение ко мне прояснилось. Еду в Бердянск. И до ввода меня в наследство я, пока потенциальный владелец двух домов и роскошного сада, пишу предварительное заявление исполкому трудящихся, что передаю сие недвижимое имущество государству, и пусть оно распоряжается им по своему усмотрению. Если же вы не укажете адреса Джейрана, я поясню, кто является истинным владельцем, двух домов и роскошного сада. Убеждён – мне поверят».
Дядя икал уже в более учащённом ритме. Мы прошли два квартала, пока я услышал:
«Загляни недели через две. Попытаюсь узнать, где он сейчас. Поезжай куда-нибудь. Отдохни».
«Правильный совет. Еду в Ялту. Уже приобрел путевку».
На вокзале я понял – в школе дипломатов мне за такую беседу с представителем враждебной стороны поставили бы двойку.
– Единицу, – улыбнулся майор.
– Но я не мог не доставить себе удовольствия и не терзать того, кто поссорил меня со всем, за что сражался и погиб мой отец. И сейчас не жалею, что лишил Пухлого покоя. Пусть трясется, пусть его мучает неизвестность, как я поступлю. Пусть ему не дают покоя отнятые у рабочего, учительницы, служащего, студента трудовые рубли. Я намерен найти Джейрана, Курбского, княжну-красавицу, готов истратить на них все деньги, принадлежащие мне не по закону. Мне известны многие клиенты Джейрана во многих городах. У Джейрана и Курбского в разных местах хранятся миллионы. Часть из них у какого-то духовного лица, часть, как ни странно, у педагога, у некой Муриной.
– А вы узнаете, например, Курбского, если снова взглянете на паспортное фото? – спросил майор.
– Может быть. Отлично помню, это, как вам сказать, весьма интересный мужчина.
Весьма интересный мужчина в это время у подъезда гостиницы «Абхазия» захлопнул дверцу «шевроле» (далеко не последней модели), проводив свою помощницу Илону Голицыну. Затем он поднялся к себе в «люкс», вышел на балкон и ещё раз удостоверился, что жизнь прекрасна, когда над тобой голубое небо, воздух напоен морем, цветущей хурмой и ста миллионами цветов, а кипарисы и пальмы шепчут, как мудрые старики, – мир и красота его созданы для человека.
«Абхазцы знали, где им поселиться. Лучшего уголка нет на свете, чем этот берег Чёрного моря. Бросить бы всё и всех, Джейрана, Илону и остаться жить у Чёрного моря», – размечтался Курбский, по церковной метрике Прохорчук Николай Гаврилович, уроженец Казахстана.
Мысль эта не раз занимала члена авантюрно-жульнической корпорации, когда он появлялся на берегах Чёрного моря.
Мог ли он думать, что в этот час на берегу Белого моря лично ему незнакомый Бур старается помешать «академику» Курбскому незаконно наслаждаться Черным морем.

НИЧЕГО НЕ ГОВОРИТЕ, ПРОШУ ВАС

Ночью Сухуми красив с моря, с борта теплохода. Еще красивей с сухумской горы. Извиваются цепочки огней вдоль проспектов, набережной, мигают маяки, по морю скользят голубые прожекторные дорожки, в городе тишина, редко проплывает машина, её угадываешь по красным огонькам. Спят эвкалипты, дремлют пальмы, магнолии, кедры. И что-то рассказывает и никак не расскажет морская волна, сердитая, пенистая, непреклонная.
Катя и Анатолий ушли вперед, Коста и Ася следуют за ними.
Дошли до маяка. Далеко от порта. Катя поднялась на выступ большого камня и прислонилась спиной к дереву.
К молу, расцвеченный жёлтыми огнями, подходил мощный многоэтажный пароход «Адмирал Нахимов».
На мысе у маяка мало огней. Лицо Кати скрывала тень старого инжира. Анатолий поставил ногу на скалистый камень.
«Адмирал Нахимов» швартовался, Анатолий по требованию Кати рассказывал об Абхазии. Несколько раз он отвлекался, но Катя возвращала его к повествованию… Неожиданно Анатолий стал читать:

В нашу южную бухту веселый вошёл пароход.
Он сияет, избавлен от множества бед и невзгод.
Взбудоражил окрестность резким и долгим гудком,
Этот голос веселый всему побережью знаком.

Он стоит у причала, двоясь и колеблясь в воде,
И сигнальный фонарик подобен высокой звезде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78