Пышные черные волосы, продолговатое, чуть смуглое лицо, черные стрелки густых выгнутых ресниц, из-под которых ярко блестели большие темно-карие глаза. Высокий гребень в волосах придавал ей сходство с испанкой. Белое платье мягко облегало стройную фигуру. Женщине можно было дать лет тридцать.
Когда первый порыв радости прошел, Люсиль бросилась к Петровым и, схватив Таню за руку, потащила ее к матери.
– Мама! Мама! Вот это Танья! – звонко кричала девочка. И, вспомнив о Степане, прибавила уже тише: – А это ее муж…
Миссис Маклин подошла к Петровым и, приветливо улыбаясь, сказала:
– Миссис и мистер Петровы… Не так ли?
– Совершенно верно, – ответила Таня, пожимая ей руку.
– Просто не знаю, как вас благодарить за дочку..– И она нежно погладила волосы Люсиль. – Впрочем, что же мы тут стоим? Пойдемте в дом! Выпьем по чашке кофе…
– Благодарим за любезное приглашение, – сказал Степан, – но, с вашего позволения, мы сделаем это несколько позже. Мы решили прежде всего завезти Люсиль домой, а сейчас нам нужно срочно отправиться в штаб для устройства своих дел.
– Ах, как жаль! – огорченно воскликнула миссис Маклин. – Но в таком случае я беру с вас обещание, что вы приедете к, нам сегодня в восемь часов вечера на обед. Приходите, конечно, все трое – ведь вас, кажется, трое?.. Будет и мой муж. Он сейчас на службе.
Степан и Таня молча поклонились и, простившись с миссис Маклин и ее дочерью, вышли из сада.
Глава пятая
ТРЕВОГИ АНГЛИЧАН В КАИРЕ
Полковник Мекензи был сильно не в духе: ночью ему снилось, что немцы разбомбили его загородный дом под Лондоном; за утренним завтраком ему подали подгоревший бекон; по дороге на службу путь преградил караван осликов, что полковник считал плохой приметой. Но самое главное было не в этом. Самое главное было в том, что вот уже много дней и недель полковник ощущал нечто похожее на постоянную, тоскливо ноющую зубную боль. Бывали, конечно, моменты, когда важный деловой разговор, или срочное распоряжение начальства, или какое-нибудь письмо отвлекали внимание полковника, он забывал о своей боли и вновь чувствовал себя здоровым человеком. Но момент возбуждения проходил, и боль опять возвращалась. И странно: имя боли было «Сталинград».
Полковник Мекензи не мог бы точно припомнить, как и когда к нему пришла эта болезнь. Она подкрадывалась потихоньку, неслышно, незаметно. В начале второй мировой войны – полковник служил тогда в военном министерстве в Лондоне – он относился к Советскому Союзу не только равнодушно, но даже неприязненно. Во время советско-финляндской кампании 1939–1940 годов Мекензи открыто поддерживал планы англо-французского похода в «помощь» Финляндии. После нападения Германии на СССР полковник Мекензи не без злорадства говорил: «Так русским и надо! Что посеяли, то и пожали». И тут же добавлял крылатую фразу: «Немцы пройдут сквозь Россию, как нож проходит сквозь масло, и максимум через три месяца от России ничего не останется». Кстати сказать, взгляд этот был очень популярен тогда в английском военном министерстве.
Скрепя сердце полковник Мекензи примирился с антигитлеровским военным союзом Англии и СССР. Однако он считал, что это не более как тактический трюк, имеющий целью хоть на короткий срок оттянуть германский удар по Британской империи.
Когда же в дальнейшем оказалось, что Россия, несмотря на свои неудачи в первый период войны, пережила три месяца, потом шесть, потом девять месяцев и все еще продолжала сопротивляться, – полковник Мекензи стал думать: «Дело оборачивается лучше, чем мы ожидали. Немцы истощат свои силы и завязнут в России, а мы на этом хорошо заработаем. Война кончится английским или, в крайнем случае, англо-американским миром. За разбитые горшки будут платить Германия и Россия».
Весной 1942 года полковник Мекензи был переброшен в Каир. Здесь, находясь в штабе ближневосточного командования, он выполнял весьма сложные и разнообразные функции, однако взгляды его на ход войны и на открывающиеся впереди перспективы остались теми же, что и раньше. Меньше всего полковника беспокоили большие территориальные потери и человеческие жертвы, которые понесла и продолжала нести Россия. Мекензи рассуждал очень просто: «Земли и людей в России много, во всяком случае достаточно для того, чтобы немцы в них утонули».
И вдруг… вдруг что-то испортилось в том механизме мыслей и чувств, которыми жил полковник Мекензи. Когда именно? Этого момента полковник не мог бы точно назвать. По-видимому, «порча» произошла не сразу. Но тем не менее она произошла, а вместе с ней пришла и та надоедливая, ноющая боль, от которой полковник никак не мог избавиться.
Полковник вспомнил один ясный сентябрьский день. После хорошей выпивки накануне он пришел на службу несколько позднее обыкновенного. В прихожей по привычке взглянул в висевшее на стене зеркало. Лицо его было чуть-чуть помято, под глазами нависли мешки, но, в общем, собственный вид доставил полковнику удовлетворение. В самом деле, в свои пятьдесят лет он выглядел еще вполне моложаво. Седины почти не было, щеки отливали румянцем, серые глаза смотрели бодро и энергично…
«Лет до восьмидесяти проживу, а может, и больше», – подумал полковник, и на душе у него стало как-то тепло.
Потом Мекензи прошел в свой кабинет, и секретарь, как всегда, сразу же принес ему последние сводки, полученные за ночь с различных фронтов.
В России дела явно приближались к какому-то решающему моменту. Немцы бешено рвались к Сталинграду, а русские постепенно отступали перед этим натиском. «Надо отдать им справедливость, – подумал полковник Мекензи:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129