Уж слишком она была громадная.
И опять молчание.
- Я не думал, что она разобьет стекло, - сказал мальчишка уже тише и глядя в сторону. - Разве можно себе представить, что индейкой высадишь окно?
Он вскинул глаза на Рэфи, и в них было такое отчаяние, что Рэфи, несмотря на серьезность ситуации, не смог скрыть улыбки - с такой искренней досадой это было сказано.
- Я хотел только напугать их. Знал, что они там собрались, разыгрывают семейную идиллию.
- Ну, теперь-то игра в идиллию кончена. Мальчишка промолчал, но словно расстроился, и Рэфи сказал:
- Но пятнадцатифунтовая индейка для троих - это немного чересчур, правда же?
- Знаете, этот подонок-папочка жрет дай бог как!
Рэфи решил, что зря теряет время. С него довольно. Он встал, чтобы уйти.
- Папина родня тоже каждый год приходила, - добавил мальчишка в попытке удержать Рэфи. - Но на этот раз они решили не являться. А нам вдвоем куда такую громадину! - вновь повторил он и покачал головой. Он отбросил притворную браваду и говорил теперь совсем иначе. - Когда же мама наконец приедет?
Рэфи пожал плечами.
- Не знаю. Наверное, когда ты выучишь свой урок.
- Но сегодня же Рождество!
- В Рождество тоже можно кое-что выучить.
- Уроки - это для малышей. Рэфи улыбнулся такому замечанию.
- Разве не так? - Мальчишка сплюнул, как бы обороняясь.
- Вот я сегодня получил кое-какой урок и выучил его.
- А-а, об отсталых и переростках я не подумал!
Рэфи направился к двери.
- Так какой же это был урок? - торопливо спросил мальчишка, и по тону его Рэфи понял, что он не хочет оставаться в одиночестве.
Помедлив, Рэфи обернулся, понурый, грустный.
- Неприятный урок, должно быть.
- Скоро убедишься: уроки другими не бывают.
Мальчишка сидел нахохлившись, расстегнутая куртка с капюшоном сползла с плеча, сквозь грязные длинные патлы проглядывали розовые ушки, на щеках - россыпь розовых прыщей, а глаза - синие, ясные. Всего лишь ребенок.
Рэфи вздохнул. Как бы до времени не отправили в отставку за этот рассказ. Он придвинул к себе стул, сел.
- Для записи, - сказал Рэфи, - рассказать это просил меня ты.

Начало истории
4 Наблюдатель за обувью
Лу Сафферну вечно надо было находиться в двух местах одновременно. В постели он видел сны. В промежутках между ними он перебирал в памяти события прошедшего дня, в то же время планируя день следующий, поэтому, когда в шесть часов утра раздавался звон будильника, он не чувствовал себя отдохнувшим. Принимая душ, он репетировал речи на презентациях, а иногда, просунув руку из-за банной занавески, отвечал на электронные письма на своем "Блэкбери". Завтракая, он читал газету, а слушая болтовню своей пятилетней дочки, одновременно внимал утренним новостям. Когда его сын, которому был год и месяц, демонстрировал, чему новому он научился, Лу всячески изображал интерес, а сам в это время напряженно размышлял о том, почему не испытывает к этому ни малейшего интереса. Целуя на прощание жену, он думал о другой.
Каждое его действие или свершение, каждый поступок, каждая беседа или мысль имели подкладкой нечто другое. Дорога на работу являлась одновременно совещанием по телефону. Завтраки мешались с обедами, обеды - с коктейлями перед ужином, а ужины - с выпивками после них, те же, в свою очередь... ну, это уж как повезет. А в случаях везенья, где бы он ни находился в этот вечер, в чьей бы квартире, в каком бы отеле или доме, с кем бы ни делил это счастливое времяпрепровождение, он, разумеется, спешил убедить тех, кто не разделял этого счастья, - а именно жену, - что находится в другом месте. Для них он задерживался на собрании, застревал в аэропорте, доканчивал составление какого-нибудь важного документа или стоял в очередной рождественской пробке - будь они неладны. Волшебным образом в двух местах одновременно.
И все мешалось, наезжало друг на друга, перехлестывало через край. Он постоянно находился в движении, постоянно стремился куда-то в другое место, постоянно желал быть где-то не там, где он есть, или мечтал о некоем спасительном и сверхъестественном вмешательстве в его жизнь, которое позволило бы ему рассредоточиться, находясь сразу там-то и там-то. Людям он уделял как можно меньше времени, давая каждому почувствовать, что с него и этого хватит. Привычки опаздывать у него не было, он был четок и все делал вовремя. На работе он все успевал, но в частной жизни он был как сломанные карманные часы. Он был пер-фекционистом и тратил уйму энергии, добиваясь успеха. Однако и для него, так страстно желавшего удовлетворять свои растущие аппетиты, существовали пределы, которые мешали карабкаться к новым и новым головокружительным высотам и не позволяли свободно воспарить над повседневными нуждами. В его графике находилось место тем, кто помог бы ему вырасти иначе, но только в карьерном плане, - а на это годилась любая удачная деловая операция.
В одно особенно холодное утро вторника в беспрестанно строящемся и расширяющемся районе дублинских доков черные кожаные, безукоризненно начищенные штиблеты Лу вторглись в поле зрения некоего индивида. Индивид этот следил за поступательным ходом этих штиблет, как делал накануне и как намеревался делать и на следующий день. Обе ноги владельца штиблет не уступали одна другой в прыткости и сноровке. Все шаги были одинаковыми, движения от пятки к носку - четкими: штиблеты устремлялись вперед, сперва упираясь в землю каблуком, а затем отталкиваясь от нее носком где-то в районе большого пальца и сгибая ногу в щиколотке. Каждый раз с безупречной четкостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13