Эта злость и толкнула его в объятия Плюс-Фурьеристов.
Но неизбежное разочарование не заставило себя ждать. Более того, когда Плюс-Фурьеристы спонсировали убийство всего совета директоров Всемирной Торговой Организации, Гринло проникся отвращением к политике вообще. И в это же время он впервые устроился на работу – в «Молекулар тулз». Фирма оплатила ему кое-какой соматический и клеточный апгрейд. И тогда же он влюбился.
Ее звали Анемона. Поначалу Гринло боялся, что она тоже голубовато-зеленая, хотя с такими убеждениями как бы она смогла получить в «Молекулар тулз» должность шефа проекта «Санта Клаус»? Но вскоре выяснилось: ее растительное имя – всего лишь дань фамильной традиции. Обрадовавшись, он в первый раз в жизни отдал свое сердце женщине.
Нетерпеливый по молодости лет, Гринло не понимал, почему у них все никак не доходит до секса. Но в конце концов узнал: Анемона – герм, абсолютный гермафродит, и у нее есть любовница, от которой еще надо добиться включения Гринло в семейный союз.
Однажды вечером он вернулся домой и застал их в постели. При виде мужских гениталий, появившихся над базово-линейным женским половым органом, в нем проснулись генетические голубовато-зеленые предрассудки. И Гринло сбежал.
Лишь через несколько лет ему стало проще общаться с женщинами, которых он теперь сознательно и подсознательно обвинял в своих жизненных неурядицах. Он с головой ушел в работу, быстро делал карьеру, переходил из фирмы в фирму: «Инновир», «Хемацин», «Биокогент». В конце концов подвернулась хорошая должность в «Просепте», там-то он и встретил свою спутницу жизни. У Стромы была грубая пестрая шкура, соблазнительные хваткие губы, острые жесткие соски; она умела остроумно шутить и заливисто смеяться. А главное, она, со всеми своими наворотами, принадлежала только ему одному – впрочем, анатомически и он теперь был далеко не так прост, как в первые годы жизни. Злополучного ребенка, рожденного Почвой и Подсолнухом, почти целиком заменил самодельный конструкт.
И на работе, и дома все было в порядке, и душевное беспокойство отпустило, хоть и не исчезло полностью.
Десятилетия прошли вполне благополучно, он рос в должностях, набирался опыта, помогал миру меняться. За эти легкие, приятные годы он почти забыл свое тяжелое детство.
А потом разыгралась трагедия, к которой, как казалось Гринло, он интуитивно готовился всю жизнь. Зловредная дикая жизнь опустошила его родной биорегион.
В общем и целом урон от бедствия был таков:
Разрушена обширная инфраструктура – одна целая и две десятых на десять в пятой степени единиц ущерба (по обновленной шкале Санта-Фе).
Погибли десять миллионов человек, имевших статусы полноправных и неполноправных граждан.
Уничтожено неисчислимое множество контролируемых трансгенов разных пород, уже не говоря о бесчисленных диких помесях, всяких зайцеволках и куроястребах.
И наконец, без следа исчез органический запас биорегиона – многие тератонны массы, как базово-линейный, так и измененный.
И все это Гринло оплакивал – субъективно и селективно. Всю свою хромокогорту, хоть и дразнившую его в детстве. Коллег и слуг-трансгенов. Бездомных полуразумных мутантов, не успевших перебраться в другой, безопасный уголок телекосма. И Строму, единственную женщину, которую он полюбил без комплексов, как сказали бы его друзья-снеговики.
Все погибло, все пропало. А он, по злой иронии судьбы, остался – влачить тяжкий жребий сироты и вдовца. Его судьба разрушена ордой тератоморфов, состоящих из бешеных силикробов – или, как сказал один умник, у которого осталась энергия на придумывание неологизмов, панплазмодемониумом.
А самая горькая ирония в том, что не кто иной, как Гринло, должен был предотвращать такие катастрофы. Но в тот момент, когда биорегион подвергся нападению и опустошению, он находился в противоположной точке земного шара, инспектировал оборону другого проблемного метроплекса.
Гринло свое дело знал туго. Его усилия не пропали даром. Натиск на Новозеландский метроплекс был отражен, население спасено.
Но это теперь не играло никакой роли. Вокруг зараженного биорегиона был оборудован санитарный кордон, обслуживали его в основном коллеги Гринло, сотрудники ЧП-отдела «Просепта»; руководил дежурной сменой неполноправ Бамбанг; в прошлом Гринло нередко работал с ним.
Гринло вышел из органилета, посаженного на окраине лагеря. Ослабленный силикробами солнечный свет красил округу в пастельные тона. Вновь прибывший зашагал к командному узлу обороны. Один из его личных кибов, несший большой бип-контейнер, не отставал ни на шаг.
В гуще организованного столпотворения, среди просептовских кибов, трансгенов и симбионтов стоял Бамбанг; его взгляд, казавшийся рассеянным, означал, что неполноправ внимательно считывает с сетчаточных шкал показания датчиков. «Волнения и надежда здесь почти осязаемы», – подумал Гринло.
Когда Гринло подошел, Бамбанг переключил внимание на реальность. Оглядел вновь прибывшего, затем широкое, коричного цвета индоазиатское лицо покрылось морщинами. Это означало целую смесь чувств: уважение, радость и чуточку тревоги.
– Здравствуйте, полноправ Гринло, – почтительно сказал Бамбанг. Они обменялись жестами – гиперартикулированными знаками уважения к родословной друг друга и надежды на плодотворное сотрудничество.
– Счастлив вас видеть. Я полагаю, вы прибыли, чтобы взять на себя руководство?
Гринло вздохнул. Долг, профессиональное соперничество… все это теперь казалось таким несущественным.
– Вы ошибаетесь, – ответил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73