А как вывеску «Пиво» увидел, решил зайти и пивка попить, а встретив меня – и по стаканчику… «не потому, конечно, что я пиво увидел, – Петрович мне говорит, – а потому, что я вдруг… ни с того ни с сего заробел. Двадцать пять лет! – а сейчас вот тебе вдруг – сына увижу…»
Тут Петрович замолчал, закурил еще одну папироску, а я даже – еще ведь стаканчик с похмелья принял – растрогался… да нет, при чем тут стакан, вообще история… душещипательная. Растрогался я так, что даже не подумал тогда о том, что Петрович, скорее всего, пить со мной больше не будет – на Царева пойдет: он, как рассказал, так весь, я вижу, в сына ушел – снова набряк, как губка… Ну, ладно. В такую минуту, скажу я вам, – когда на душе печально и в то же время тепло, – самое милое дело повторить, как раз по сто грамм осталось… беру я бутылку, наливаю стакан, поднимаю голову…
Менты!!!
Ды-ва мента, мать их так! и близко – заговорились мы, не заметили, как они подошли, – и они меня видят, и я их: один мордатый такой, чуть не треснет, лет сорока, второй наоборот худенький, лет двадцати пяти, совершенный мальчишка… такие вот часто самые злые – жизни еще не видели, им бы только хватать. Бутылку хоронить уже поздно – да и чего ее хоронить, если стоит налитый стакан… в таких случаях, если уверен, что не отвяжутся, – например, когда видишь ментов знакомых и лично злых на тебя, – обычно берешь стакан и у них на глазах выпиваешь: вышки тебе за это не дадут, а сидеть в КПЗ будет веселее… Но я с Петровичем, мне перед ним неудобно, и так я его подвел: утащил из «Пиночета» под предлогом, что там менты, – а они вот они, как с куста, голубчики… Ну метров двадцать пять между нами, не больше. «Петрович, – говорю, – м-менты. Ты только не волнуйся и главное не выступай – ну, в крайнем случае штраф заплатим». (Тут я немного успокоился: у Петровича денег куры не клюют, а за червонец без оформления тебе сержант сам бутылку откроет.) А Петрович опять удивляется – так удивляется, что глаза широко раскрыл, и тут я вижу, что они у него синие-синие, как речка под солнцем: что такое, говорит, и здесь выпить нельзя? – Нельзя, говорю, Петрович, тоже общественное место, ети его мать (а вообще издевательство было, сейчас с этим получше: ну какое там общество на откосе, кроме самих алкашей? ну, обходчик по рельсам раз в день пройдет – так и он, чтоб не расстраивался, за кустами ничего не увидит…). И опять я чувствую свою перед Петровичем вину – ну, понимаете, человек как будто у меня в гостях, причем в каких гостях! – не просто в Пиночете, а как человек из Сибири, приехавший ко мне, москвичу, в Москву, – и тут такое… Я даже из-за денег его – которые, может статься, придется ему заплатить – угрызаться начал. Да-а-а… А менты уже совсем близко – идут, посмеиваются, чего же не посмеяться – работа не пыльная, это тебе не в Америке бандитов ловить: ханыгу накрыл со стаканом, отвел в отделение, вот и полдня прошло… И тут меня осенило: слушай, говорю, Петрович! ты скажи, что у тебя сын милиционер… да они его знают, наверное, если он здесь живет, – вместе, наверное, служат, – ты им скажи фамилию, вот тебе крест – отпустят!… Петрович ничего не успел ответить – эти двое подошли. Ну, начались, как положено, все эти дурацкие штучки-дрючки – от большого ума: честь отдают, «выпиваем?» – спрашивают, – хотя шахмат рядом не видно и стакан перед носом стоит… Ну, я тоже – уже как павловская собака, инстинктом – сначала большие глаза: «А здесь разве нельзя-а-а???» – «Нет, – говорят, – нельзя», – и насмешливо так на меня поглядывают… потому что хотя одет я был ничего – у меня сестра после матери-покойницы наследство все забрала и на мою половину покупала мне турботинки и драповые пальто: ботинки по мере сноса, а пальто, сказала, каждые пять лет – недавно второе купила, – так вот, хотя одет я был ничего, но физиономия у меня, хоть был я и молодой, особенно после вчерашнего была соответствующая… со мной незнакомым только такой человек, как Петрович, – да и то потому, что сам из Сибири, где мордой, наверное, не удивишь, – решился бы пить на каком-то откосе… Потому-то менты, когда я изумлялся: «а здесь разве нельзя-а?…», – и смотрели усмешливо. Так вот, значит, – «нельзя», – говорят. Ну, я тогда сразу второе отделение: «да я, товарищ сержант, да мы, товарищ сержант, четыре секунды назад пришли и уже обратно идем…» – в общем, поговорили так, в конце концов им это надоело, и тот, у которого морда жире плеч – старший сержант, а мальчишка был младший, – враз изменившимся голосом говорит: «Ваши документы». Ну, я паспорт на этот случай всегда ношу при себе – если паспорта нет, точно заберут, а так вполне могут и отпустить – если лень идти в отделение. Я даю – и Петрович свой достает; он вообще молча стоит, и видно – смутился… приехал к сыну первый раз за двадцать пять лет, черт его знает за сколько тысяч километров – и с ходу в отделение! Ну, они открывают, смотрят… мордастый, как Петровичеву прописку открыл, – оживился… оно и понятно: хотя Петрович на уголовного и не похож – я говорил, работяга работягой и почти без наколок – так, на руке что-то уже расплывшееся выколото, – но чем черт не шутит… Мордастый паспорт закрыл – но держит его в руке, не отдает. «Да, – говорит, – гражданин Купряшин, издалека же вы приехали, чтобы выпить у нас». А Петрович говорит – я еще раньше заметил, что он шуток не понимает, все принимает всерьез, – «я, – говорит, – приехал не выпить, а к сыну, ребята. Сын у меня в Москве, давно я его не видел». Мордастый ему говорит – есть такие зануды, знает пятьдесят слов – и пока их все не выложит, не успокоится: «Ну, а по стакану перед встречей с сыном – это что, для храбрости?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10