Остальное она найдет в своей библиотеке, в частности, труды Ларошфуко и Шамфора, которые она перечитывает по нескольку раз, когда выпадают краткие мгновения досуга. Она нисколько не претендует соперничать с классиками, не собирается строчить перлы своего остроумия целыми томами – ей достаточно скромных серий афоризмов для журнальных публикаций. Но, сознавая, что литературного опыта ей явно недостает, она сочла за необходимость обратиться за помощью к такому признанному мастеру стиля, как Реверди: уж он-то поделится с ней литературным опытом! И она не ошиблась.
Но как сложилась судьба поэта после 1926 года, когда он, охваченный мистическим кризисом, порвал и бросил в огонь часть своих рукописей и удалился в добровольное изгнание в Солем? Сперва он вроде обрел душевный покой, живя одной жизнью с монахами-бенедиктинцами на правах «брата из мирян» – в пять утра подъем, в семь – месса, затем – работа дома, возвращение в аббатство на торжественную мессу, потом – вечерни… Жена поэта Анриетт следовала по параллельной тропе.
Однако через несколько лет Реверди вдруг обнаружил, что утратил веру (чего не произошло с Анриетт). «Вера, – говорит он, – это стоп-кран на пути к Правде». Но как быть дальше? Возвратиться в Париж? Но это было бы невыносимым признанием своего поражения, унизительно было показаться смешным… Нет, на такую уступку он не пойдет! И кстати, здесь, вдалеке от светских соблазнов столицы, он мог бы целиком посвятить себя – пусть не господу, но по крайней мере творчеству, не покидая при этом жену. После 1926 года он опубликовал только два сборника своих стихов: «У истоков ветра» и «Стеклянные лужи» (1929). Но он выпустил также ценный сборник неизданных записок, получивших название «Волосяная рукавица» (1927), и готовил к печати записки, которые позже войдут в «Мою бортовую книгу». Все эти записки по своей лаконичности очень сближались с теми эссе, которые хотела написать Габриель. Реверди был всем сердцем готов помочь той, к которой, несмотря на прошедшие годы, он испытывал нечто большее, чем просто дружба…
Все в том же 1930 году поэт вернулся в Париж и направился к Габриель по улице Фобур-Сент-Оноре. Предупрежденный о ситуации, Вендор воскликнул со своим изящным акцентом: «Коко сошла с ума, она живет со святым отцом!» Порою Реверди выказывал попытки независимости и стеснялся злоупотреблять гостеприимством Шанель. Тогда Коко поручила Вере подыскать ему неподалеку мастерскую художника; последняя нашла таковую в квартале Мадлен, а Габриель принялась было обставлять ее мебелью; но тут в самый разгар переезда Реверди, охваченный непонятной паникой, бросился назад в Солем. Оттуда он написал, что вернется, когда не выдержит одиночества, в котором он пребывает в провинции, как теперь не в состоянии выносить разгул парижского общества. Он был в полном замешательстве. Такие метания туда-сюда, из Парижа и обратно, будут продолжаться у него полтора года. В Париже он возобновил отношения с друзьями минувших лет – такими, как Кокто, Макс Жакоб, Сандрар, Дерен, Леже, Брак, Лоран и фотограф Брассэ. Теперь он частенько проводит время на террасе кафе «Дом» или «Ротонды» за болтовней с друзьями и разными прочими завсегдатаями бистро, которых он так и называет «мои пьянчужки»; ничуть не колеблясь, он принимает горячее участие в их разгульных попойках, несмотря на строгие порицания Габриель, которая никогда не теряла в него веру. Вчерашний монах сделался теперь активным посетителем ресторанов и баров, как, например, «Клозери де лила», ночных кабаре вроде «Джимми» на рю Юиген на Монпарнасе или «Ле Сиро» на рю Дону. Одетый неизменно в безупречный двубортный костюм из серой фланели, он восседает на табурете со стаканом виски в руке и сигаретой в зубах. Сверкая глазами и потрясая непокорными прядями, он горячо спорит с остальными собравшимися обо всем и ни о чем. Он обожает также джаз, при звуках которого погружается в мечтания… Ночи напролет готов слушать французские и американские группы, пользовавшиеся в те годы огромным успехом. Под утро возвращается на рю Фобур-Сент-Оноре, изнуренный и… полный едкой желчи… Ибо все эти систематические загулы приносят ему только временное облегчение от снедающих его страстей, перемежающихся с депрессией, которую далее не могло успокоить его пребывание в Солеме.
Габриель редко сопровождала Реверди в его ночных похождениях; разве что их видели вдвоем или втроем танцующими в «Джимми». Ведь Коко – трудяга, которая ложится рано. «Более ничто не забавляет меня после полуночи», – напишет она в статье, которая выйдет в сентябре 1931 года в «Интервью» и в которой она пройдется на счет некоторых светских вечеринок: «Здесь воздух напоен пороком, угощенье несъедобное, напитки отвратительные… и бывают здесь одни тупицы, которые ночь за ночью рассказывают все те же бесконечные истории, истории прожитых жизней, с одною только целью – выговориться, но слушать их нет никакой пользы». Как видно, она не одобряет вечеринки, точнее сказать, ночные похождения Реверди. Ныне она старается как можно чаще приглашать его в «Ла Паузу», где ему приходится вести более упорядоченную жизнь, которая более достойна его самого и его большого таланта. Иногда они оставались на вилле вдвоем, без гостей, без посторонних – исключая, конечно, прислугу. Обедали во внутреннем дворике, затем отправлялись на прогулку среди оливковых рощ и голубой и сиреневой лаванды, особенно благоухавшей по ночам, словно желавшей вознаградить два столь близких друг другу сердца в эти особенные часы. Здесь, в Рокебрюне, она поделилась с поэтом своими размышлениями, которые хотела бы отточить в форме кратких сентенций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117